«Тревожимые внутренним огнем…»: Избранные стихотворения разных лет
вернуться

Терапиано Юрий Константинович
Шрифт:

«Я стою в тишине…»

Я стою в тишине, Огоньки, как во сне, Никого. Одиночество. Ночь. Никакой красоте, Никакой высоте, Ни себе, ни другим не помочь. И напрасно я жду, Ветер гасит звезду — Свет последний — как будто навек. В аравийской пустыне, на льду, на снегу, На панели, в окне, в освещенном кругу Навсегда одинок человек.

«В прошлые дни…»

В прошлые дни — Счастья, молодости и печали, Вечером, в сумерках летних, огни Вдоль зеленых витрин расцветали. И под легким туманом, под мелким дождем, Сквозь шуршанье шагов беспокойных прохожих, Выплывали дома, невозможные днем, Строем стен ни на что не похожих. И в бессмысленном мире для нас, милый друг, Замыкался сияющий радостный круг, О котором — глаза, выраженье лица, — О котором нельзя рассказать до конца.

«Я болен. Не верится в чудо…»

Я болен. Не верится в чудо, И не было чуда, и нет. Я понял: ко мне ниоткуда Уже не доходит ответ. Лишь в старости, лишь через годы Холодной и долгой зимы Я вспомню явленье свободы, Что в юности видели мы. Но разве для смертного мало — В железах, в темнице, во рву — Такого конца и начала Свидетелем быть наяву?

«Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли…»

Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли, Отблеском мутным мерцает вверху потолок. Ни о каком вдохновеньи, о правде, о смысле Я не могу рассказать. Темнота и песок, Берег высокий и строй одиноких мечтаний. Небо ночное омыто недавним дождем, Ясная осень, холодный простор расстояний, Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов, дом. И пламенеют цветы на убогих лиловых обоях, Нежность в груди нарастает, звуча в тесноте, как прибой; Смутная женственность, как мне поладить с тобою, Как мне смириться, и дальше — как быть мне с тобой?

Изольда

Изольда, доносится зов приглушенный Чрез море, чрез вечность, чрез холод и тьму. Нечаянно выпить пажем поднесенный Любовный напиток — проклятье ему! Изольда, мы избраны Богом и небом, Изольда, любовь — это случай слепой, Над брачной фатою, над солью и хлебом Смыкаются своды пучины морской. Средь солнца, средь волн, средь полуночной стужи, Под грохот прибоя, под шелест дубов Отныне прославят бретонские мужи Несчастье твое до скончанья веков. Изольда, ты слышишь: навеки, навеки Печальная повесть о жизни земной: Два имени будут, как горные реки, Сливаться в один океан ледяной. Лицо твое светит средь бури и мрака, Кольцо твое тонет в кипящей воде, И грех твой, и ложь оскверненного брака Сам Бог покрывает на Божьем суде. Молись — но молитва не справится с горем. Вино пролилось, колдовская струя, И тяжестью черной темнеет над морем Наш гроб, наш чертог — роковая ладья.

«Господи, Господи, Ты ли…»

Господи, Господи, Ты ли Проходил, усталый, стократ Вечером, в облаке пыли, Мимо этих простых оград? И на пир в Галилейской Кане Между юношей, между жен Ты ль входил — не огнем страданья, Но сиянием окружен? В час, когда я сердцем с Тобою И на ближних зла не таю, Небо чистое, голубое Вижу я, как будто в раю. В черный день болезни и горя Мой горячий лоб освежит Воздух с берега светлого моря, Где доныне Твой след лежит. И когда забываю Бога В темном мире злобы и лжи, Мне спасенье — эта дорога Средь полей колосящейся ржи.

«В городской для бедных больнице…»

В городской для бедных больнице Ты в январский день умерла. Опустила сиделка ресницы, Постояла — и прочь пошла Из палаты, чтоб доктор дежурный Смерть отметил. А день за окном Был сухой, холодный и бурный. С заострившимся белым лицом На кровати под одеялом Ты лежала. И чудо вошло В наше сердце. В лесу за вокзалом Много снега за ночь намело. Гроб сосновый с трудом сносили По обмерзшим ступеням. И вот Все как прежде. Похоронили. День за днем, год за годом идет. Но в таинственном освещеньи Погребальный хор над тобой Рвался в небо в таком волненьи И с такой безысходной мольбой, Что — и каменный свод бы раскрылся… Годовщина. Как будто вчера Гроб закрыли, снег прекратился, Дождь холодный пошел с утра.

«Мне в юности казалось, что стихи…»

Мне в юности казалось, что стихи Дар легкий и прекрасный. В сменах года, В солнцестояньи, в звездах, в силе ветра, В прибое волн морских — везде, во всём — Создателя пречистое дыханье, Высокий строй его, — и счастлив тот И праведен, кому дано от Бога Быть на земле поэтом… — Горький дар, — Скажу теперь. Я ничего не знаю: Ни ближнего, ни Бога, ни себя, Не знаю цели, а мое призванье — Безумие, быть может. О, когда б Нашел я силу до конца поверить, О, если б мог я, если бы сумел Отвергнуть суету, уйти в пустыню — Туда, где в первозданной простоте Распаду наше чувство неподвластно, Где наша мысль осквернена не будет Тщеславием бесплодным; где любовь, Как высота нагорная, от века Для чистых сердцем, для любимых Богом, Для верных навсегда утверждена. И вот, опустошен, в который раз Смотрю на небо летнее ночное Над улицей. Пустынно и темно. Прозрачен воздух. Сыростью и тленьем Из парка веет. Спят мои враги, Спят и друзья. Вверху сияют звезды.