«Тревожимые внутренним огнем…»: Избранные стихотворения разных лет
вернуться

Терапиано Юрий Константинович
Шрифт:

«Есть поверье: чувствуя, что он…»

Есть поверье: чувствуя, что он Смертью близкой будет поражен, Раненный предвиденьем беды, Коршун ищет близости воды. И, найдя, кружит, и вдруг полет Сразу и навеки оборвет И, раскинув крылья, с высоты Падает в прибрежные кусты. Так и я, к тебе свой путь прервав, Упаду среди недобрых трав, Так и я, сыграв свою игру, В воздухе высоком не умру.

«Ещё назвать тебя не смею…»

О, дочь верховного эфира О, светозарная краса…

Е. Баратынский

Ещё назвать тебя не смею, Смерть, «светозарная краса», Еще осилить не умею Взмах рокового колеса. В бессилии, в изнеможенье Ещё готов склониться я — И вдруг передо мной виденье Совсем иного бытия: Заря нездешняя, алея, Встречает парус корабля И входят Эрос и Психея Вновь в Елисейские Поля.

«Еще вчера — холодный мрак и тени…»

Еще вчера — холодный мрак и тени, А вот сейчас все расцвело в тиши. Везде сирень. Прозрачен свет весенний, Над озером застыли камыши. И птица красногрудая без страха У ног моих клевала червяка. Я вспомнил все: печаль земного праха И шум времен, текущих как река. Пришла весна нечаянно и рано, А там, в Крыму, давно растаял лед И медленно с зеленого кургана Спускаются стада, свирель поет…

«Женщине, которой Гумилев…»

Женщине, которой Гумилев О грифонах пел и облаках, Строю мир я выше облаков В сердце восхищающих садах. Говорю ей: «Есть для нас страна — Душу вынем и туда уйдем: Выше страха, выше смерти, выше сна Наш прекрасный, наш небесный дом. Помнишь, в древности мы были там. Словно в воду звездные лучи, Нисходили к смертным дочерям Ангелы бессмертные в ночи. Вспомни — в древности и ты была Ярче звезд для Ангела Луны, И теперь еще добра и зла Над тобой два света сплетены». Но она грустна и смущена — «Разве можно верить — просто так?» Медленным движеньем у окна Крылья-тени вскинула во мрак. Слушает — и не находит слов, Смотрит, но в глазах печаль и страх, Женщина, которой Гумилев О грифонах пел и облаках.

«Заката осеннего свежесть…»

Заката осеннего свежесть, Высокие облака. На камне оставила нежность Твоя дорогая рука. И, кажется, всё просветлело От счастья и теплоты, Пока, улыбаясь, смотрела На небо вечернее ты. <1952>

«Здесь ничто, ничто не вечно…»

Здесь ничто, ничто не вечно, Всё проходит, всё пройдёт, Счастью, юности беспечной Тоже гибель настаёт. Как утешиться — не знаю, Но зачем-то нам дана Эта музыка земная, Эта новая весна. Налетает вдохновенье, Настигает налегке, И волной смывает пенье, Словно надпись на песке.

«И после девятого вала…»

И после девятого вала Подвижница Музы опять Таинственно нас волновала, Сердца заставляя стучать. Пленительно смутное пенье Во тьме, в пустоте ледяной… Так тянется к солнцу растенье, Лишённое почвы родной.

«Как можно спать, когда кругом война?..»

Как можно спать, когда кругом война? Как можно лгать, надеяться и верить? Ведь безразличье — страшная вина… А дни мои — какой их мерой мерить? — Забота о себе, и нищета, Унылый труд, болезни, раздраженье… Как можно жить? Ведь это — пустота, Предельный мрак, слепое униженье, Удел Червя, улитки… И к чему Всё «высшее», всё «гордое», все строки… (Дождь. Капли глухо падают во тьму.) Но я живу. И воздух Твой жестокий Дыханию привычен моему.

«Когда нас горе поражает…»

Когда нас горе поражает, Чем больше горе — в глубине Упрямой радостью сияет Душа, пронзённая извне. Есть в гибели двойное чудо: Над бездной, стоя на краю, Предчувствовать уже оттуда Свободу новую свою. Вот почему мне жизни мало, Вот почему в те дни, когда Всё кончено и всё пропало, Когда я проклят навсегда, В час, в трудный час изнеможенья, Мне в сердце хлынет тишина — И грозным светом вдохновенья Душа на миг озарена.