— А я? — спросил Таргитай встревожено.

— Ты бог, — ответил Мрак. — Тебе негоже какой-то задрипаной птицей носиться по небу! Как будто ты гусь какой лапчатый. И уж совсем непристойно было бы в серой шкуре гоняться за бедными зайчиками. Ты собери хворост, разведи огонь, ибо огонь — вещь священная, божеская. Только лес не спали!.. Мясо поджарь, посоли, приготовь травы, Олег показывал. А то скажу Олегу, что ты раненый!

Олег повернулся к ним с тревогой в глазах:

— Таргитая ранили?

— Это я головой о шип ударился, — сказал Таргитай торопливо. — Уже все зажило! А кровь... Это на меня от тех набрызгало.

— Но почему красным? — удивился Олег.

— Главное, не желтым, — успокоил Мрак. — Хватит и этой вони от твоей ящерицы.

Он переметнулся в волка, выпрыгнул из одежки, зеленые кусты почти не шелохнулись, словно огромный волчище, ринувшись в куст, сам стал кустом. Таргитаю почудился даже нетерпеливый визг из чащи, словно Мраку не терпелось побывать в своем настоящем облике.

Он пропустил момент превращения Олега, только когда ветром пахнуло, обернулся и узрел, как огромная страшная птица судорожно лупит по бедному воздуху когтистыми крыльями, кожаными, как у летучей мыши, только когти на каждом пальце крыла с короткий нож размером.

Птаха сделала круг и унеслась, уже мощно и уверенно. Даже если Олег все еще не чувствовал в себе силы, Таргитай с земли видел страшную мощь этого летающего зверя, что не совсем птица, как не птица — летучая мышь, у которого в клюве острейшие зубы, а когти если сожмутся на ветке, то закапает сок!

Хвороста на поляне не оказалось, он прошелся за деревьями. Собрал охапку, но Мрака одной охапкой только дразнить, да и самому хорошо подолгу смотреть в пляшущее пламя, где мелькают призрачные огни, горят дома, возникают страшные воины, чудовища, Змеи. А в треске угольков слышен треск горящей кровли, свист стрел и тупые удары мечей и топоров о деревянные щиты...

Он поправил лук за плечами, вдруг да оленя встретит, почти собрал третью охапку, когда услышал неясный шум. Мрак бы услышал все, что хотел, и продолжал бы свое дело, но Таргитаю пришлось оставить хворост, как же не посмотреть, выбрел из-за деревьев...

Трое оборванных разбойников прижали к дереву молодую женщину. Она отчаянно отбивалась, но двое с хохотом держали ее за руки, растянув в стороны, сзади не давала отступить сосна, а третий с наглой ухмылкой потрогал ее за полную грудь, взялся за вырез, сильно рванул... вернее, сделал движение рвануть.

Платье осталось нетронутым, а он сам резко выпрямился, почти подпрыгнул. Ей на щеку брызнуло теплым и липким, она вскинула голову, охнула. В левой глазнице торчал конец длинной оперенной стрелы.

Тут же рядом легонько хрустнуло, словно проломился глиняный черепок, пересушенный на солнце. Пальцы второго судорожно сжали ее плечо, разжались. Он начал медленно валиться на землю. Она проводила его непонимающим взглядом, вздрогнула, из его уха торчал оперенный конец стрелы, а ее окровавленный наконечник высунулся на длину двух ладоней из другого уха.

На краю поляны стоял, неизвестно как возникший там так бесшумно, высокий, весь залитый солнечным светом, молодой мужчина. Лицо его оставалось в тени, но волосы победно горели оранжевым, словно были из солнечных лучей, плотных и тяжелых, а на разнесенных в стороны голых плечах солнце скользило, удерживаясь с трудом, как на сглаженных морскими волнами глыбах. И хотя лицо в тени, но она почему-то подумала, что глаза у него обязательно голубые... нет, даже синие-синие, ярко-синие.

Оставшийся в живых разбойник отпрыгнул, упал, вломился в кусты, слышно было, как завопил жалким поросячьим голосом, по кустам залопотало, словно пронесся град. Красивый герой даже не удостоил его взглядом.

— Кто ты? — прошептала она почти со страхом, потому что сразу ощутила себя в грязном, порванном чужими пальцами платье, с растрепанной косой, с пятнами на руках и даже на лице.

— Не бойся, — ответил он мягко. — Никто тебя не обидит.

Он подошел, и она со сладким щемом в груди увидела, что у него в самом деле синие глаза, и не просто синие, а той яркой, чистой синевы, что видишь очень редко в небе после сильной грозы. Смотреть приходилось снизу вверх, ее лицо было на уровне его могучей груди, выпуклые пластины мышц широкие, как щиты, плечи разнесены в стороны, но голос нежен и мягок, и она, всмотревшись, потрясенно поняла, что этот юный богатырь почти ребенок, на его щеках румянец, как у девочки, ресницы пушистые, губы припухли, словно уже готов ее целовать...

— Кто ты, — повторила она, — ты как бог, что появляется в тот миг, когда обращаешься с самой жаркой мольбой!

Ей показалось, что он смутился, даже ногой землю копнул совсем по-детски.

— Почему ты одна? — сказал он с мягким упреком. — И люди лихие, и зверь не ко всем добрый.

— К тебе, конечно же, — прошептала она, — все звери добрые...

— Да, — ответил он просто. — Добрые. Ты где живешь?

— Здесь близко, — и добавила совсем некстати, но хотелось хоть как-то объяснить, что она не всегда замарашка, — я знатного рода! Я из корня самого Годеня Твердозубого, а через дядю в родстве с самими Гатиличами. Но если ты отведешь меня в нашу крепость, это во-о-о-н за теми деревьями, я позабочусь, чтобы тебя наградили...