Однажды, будучи зампредом крайисполкома, я волею случая оказался в весьма не выгодном для себя положении — по одну сторону на мягком кресле, вмонтированном в пол самолета ЯК-40, находился С. Ф. Медунов, по другую, захватив с собой в дорогу краевые газеты, расположился Г. П. Разумовский.

Самолет, подруливший к воротам депутатского зала местного аэропорта, был необычным. То есть это был типовой самолет, но необычность его заключалась в самой конструкции. Салон был разделен на две части, — первая для небольшого количества рейсовых пассажиров, а вторая часть особая, куда пропустили только нас троих, по сути «принадлежала» персонально Медунову.

Посередине небольшого и уютного салона находился круглый столик, куда и положил пачку газет Разумовский.

Установилось молчание, появилась даже какая-то напряженность в отношениях, которая и объясняла невыгодность моего положения.

В тот момент, я, находясь в должности, позволяющей практически на равных обсуждать с ними возникающие вопросы, а может просто вести обыденные разговоры, по сути был лишен такой возможности в силу одного объективного обстоятельства — молодости и совсем небольшого опыта зампредовской работы.

Первым молчание нарушил Медунов:

— Как бывший военный штурман, — бодро начал он, — ут верждаю, что погода летная и перелет до Новороссийска пройдет по графику…

Разумовский, оторвав взгляд от пачки газет, в знак согласия кивнул головой.

— Так вот, — обратив свой взор прямо на меня, продолжил Медунов, — тебе поручена ответственная и почетная роль на мероприятиях, посвященных дню освобождения Новороссийска от немецких захватчиков…

— Георгий Петрович, как правильно именуется эта должность?

Разумовский, не задумываясь, ответил: — «Председатель государственной комиссии по открытию памятника скульптора Владимира Ефимовича Цигаля — «Матрос» на девятом километре Новороссийска…»

Медунов высоко поднял указательный палец, почти коснувшись потолка салона, и несколько раз помахал им в знак весомости слов председателя крайисполкома.

Дело, однако, было в другом.

Спустя какое-то время, когда самолет легко взлетев, набрал высоту, Медунов, полистав за компанию с Разумовским газеты, вдруг мечтательно произнес:

— А вот теперь, даю слово… книгу все же я напишу!

Мы с Разумовским понимающе переглянулись.

— Да, да… Вам я могу признаться, что у меня постоянно не выходит из головы одна и та же мысль — написать книгу…

О чем же, Сергей Федорович? — наконец, из-за жгучего любопытства выдавил я из себя.

— О чем? Знаете, назову ее так — «Один день секретаря крайкома партии». Не год, не месяц, а именно один день… Вы же знаете сколько может вместить в себя даже один секретарский день…

Я был поражен неожиданному откровению Медунова, которого на тот момент никак не представлял для себя в роли писателя.

— Я ведь веду дневники уже много лет, хотя и урывками, но почти ежедневно записываю наиболее характерные события, интересные детали… Взять, например, нашу поездку в Новороссийск… Это же историческое событие, открытие такого памятника…

Мне вдруг стало приятно, что я нахожусь рядом с человеком, ежедневно записывающем все наши дела и поступки, и особенно, что уже этот-то случай не ускользнет от пера Медунова, и я наряду с избранными, смело войду в историю.

Впрочем, если требуется большое искусство, чтобы вов ремя высказаться, то немалое искусство состоит и в том, чтобы вовремя промолчать.

Я так и поступил — промолчал, вовремя вспомнив любимую присказку Медунова: «Люди, которым нечего сказать, никогда не лезут за словом в карман.»

Все же, эта сценка и, особенно произнесенные при этом слова Медунова, долго не выходили у меня из головы. Намного позже открытия того знаменитого «Матроса», куда мы в тот момент летели, я нашел подтверждение достоверности произнесенных Медуновым слов относительно его будущей книги из уст его помощника Владимира Петровича Голянова. «-Ты просто не представляешь, — как-то поведал мне Голянов, — насколько тесно связан Сергей Федорович с писателями… Например, он хорошо знаком с самим Михаилом Александровичем Шолоховым… Могу назвать и другие известные имена — Аркадий Первенцев, Леонид Соболев. Семен Бабаевский, Вадим Кожевников… Но это знакомство продиктовано не увлечением их громкими именами, а стремлением проникнуть в суть их творчества».

И здесь я был во второй раз поражен неожиданным признанием помощника Медунова, который, разумеется, знал многие тайны его личной жизни.

Собственно к чему я это пишу? Как-то работая над настоящей книгой и, в частности над главой о С. Ф. Медунове, я, перебирая старые архивы, обратил внимание на книгу Виктора Лихоносова под названием «Тоска — кручина». Открыл ее, перелистал, освежая в памяти прекрасные строки из его повести и рассказов: «Запонка с гербом», «Из блестящего казачьего рода», «Внуку генерала Корнилова», «Сорванный цветок», «Мой Бунин», «Сними проклятие, Господи», как неожиданно среди этих, проникнутых лирической ностальгией строк, бросился в глаза странный, в этом контексте, заголовок — «Верните мне Медунова».