Захвачены были три пистолета-пулемёта, весьма диковинное оружие того времени, несколько немецких гранат, вальтеры и два мотоцикла с пулемётами. Времени находиться в селении было мало. Немцев тут же расстреляли. Полицаев решили судить после допроса, изобразив видимость честного народного суда. Фёдор узнал Чернявого. Тот пока ещё его не заметил и вёл себя достаточно сдержанно. Чувствовалось, что для себя он решил умереть достойно, пощады не просил, и в ногах не валялся, как его собрат. После осмотра трупов и живых были собраны все документы.

 Командир мельком их просматривал, и вдруг стал пристально всматриваться в один из них.

 Поискал глазами вокруг себя и остановил взгляд на Фёдоре.

 -Иди-ка сюда, лазутчик!
– загремел он на всю комнату.
– Больной, значит, сволочь? А это что?
– он бросил в лицо Фёдору документ.

 Тот поймал корочки, раскрыл, натянуто улыбнулся: - Ну, мой.

 -Так, значит, втесался в наши ряды и, если бы не случай, выдал бы нас врагу? Ну, братва, сейчас его расстреляем или судить будем с этими подонками?

 Солдаты, довольные, что обошлось в захвате села и пленных без потерь, были настроены не так воинственно, к тому же многие видели муки Фёдора ночью, поэтому единодушия в репликах не наблюдалось.

 -Ладно!
– зло отреагировал командир, - мы тут - не НКВД, мы - народ и даём шанс отболтаться на суде с этими двумя! Возвращаемся!

 Бойцы забрали пулемёты с мотоциклов, старательно вывели из строя моторы и колёсные камеры. Загрузились трофейным оружием и провизией под завязку, не постеснявшись эксплуатировать спины и плечи будущих смертников, двинулись назад. Появившиеся невесть откуда местные жители стали умолять взять их с собой, справедливо боясь вероятной мести фашистов. Вместе с этим разношёрстным хвостом увеличившийся отряд гремучей змеёй стал заползать в туманный лес и исчез за пеленой осеннего, затяжного дождя.

 Первый курс на Худ-графе многим стоил несбыточной мечты о дипломе. Начертательная геометрия съела сразу шесть студентов в конце второго семестра. Все перешедшие на второй курс старательно мучились над освоением масляных красок, которые нужно было класть на картон или холст от тёмного к белому, а не наоборот, как в акварели - от белого к тёмному.

 Нельзя сказать, что переход от акварели к масляной живописи был лёгким. Николай мучился не меньше других студентов, успехи которых были гораздо ниже его успехов. Краски были в тубах, выдавливать их приходилось на палитру. Сколько должно было понадобиться краски, было неизвестно. Николай обычно всегда сильно пачкался, довольно скоро рукава и колении у куртки и брюк начинали иметь пятна, которые отстирать уже не имелось возможности.

 Краски выдавались в скупом количестве, приходилось их дополнительно покупать на стипендию.

 Преподаватель подсказывал Николаю редко, давая ему самому до всего доходить. Поэтому Николай часто заходил в книжный магазин и искал книжки по теории рисования и живописи.

 У Николая появился друг, парень весёлый, легкомысленный и выпивоха. Николай попадал то в притяжение Зины, то Рудольфа Каргашина. Ни тот и ни та пользы для Николая не приносили.

 Энергия уходила то на сердечные страдания, то на весёлый хохот. И всё-таки умение рисовать росло, а с умением росла и неприязнь группы к сопливому, тощему студенту, так не похожему на солидных мужчин, отслуживших в армии, поработавших на производстве и в колхозе. Плутание в перспективе, тонах и цвете им солидности не прибавляли. Лёгкость же,

 с какой Николай разделывался с постановкой натюрморта или композицией многих раздражала.

 В каникулы в январе преподаватели одарили четырёх студентов поездкой в Москву. Среди них попал и Николай Лубин. Москва встретила студентов радушно. Гостиница подарила им комнату, музеи - шедевры живописи. Сама Москва поразила Метрополитеном. Эдик из группы "Б" уже бывал в Москве, поэтому троица "гусят" старательно шаркала подошвами ботинок по очищенному от снега асфальту следом.

 Как ни впитывал Николай технику живописи в Третьяковской Галерее и в музее имени Пушкина, но понять её так и не смог. Он просто любовался шедеврами, не ощущая, что это нарисовано. Так всё было полно жизни!

 Три последних дня питались в столовой завода имени Ленина, в котором выпускался автомобиль "Москвич". В этой столовой была система - после определённого часа можно было набирать полный поднос на пятнадцать, а то и на десять копеек. Всё-равно все остатки выбрасывались.

 Зине Николай привёз туфли за пять рублей. В них можно было ходить только в сухой день в лес за грибами. Каблук не превышал двух сантиметров. Николай внимательно следил, чтобы рост Зины всегда был ниже его роста на один сантиметр. Зина с саркастической улыбкой спросила:

 -Там, в Москве все такие, наверно, носят?

 Николаю стало неприятно. Он и так несколько завтраков и обедов в Москве пропустил, чтобы эти пять рублей сэкономить. К тому же, ему приходилось рядом с Зиной ходить, будто проглотив аршин. Вверх как он ни тянулся, но, видно, бог решил больше ему роста не давать.

 Учёба шла своим чередом. Воспоминания московские скоро перестали интересовать других студентов, карандаши чиркали по бумаге, кисти елозили по холстам. Лекторы читали лекции, не интересуясь, слушают их или нет.