Народ зажмурил глаза в восторге от скорости, а дрессировщик-правительство с разинутым ртом мог только наблюдать эту гонку, не в силах приступить к своим обязанностям.

 Проценты небывалого размаха превратили обывателя в кролика, которого бизнесмен в образе удава заглатывал без сопротивления, обогащаясь без опасности быть уличённым в криминале.

 Все эти пириамиды, выдающие заманчивые проценты до определённого часа, помогали осуществиться мечте накопить и купить.

 Увы, копили единицы, а теряли миллионы.

 Деньги, накопленные в одночасье, заплыли в виде килограммов бумаги в Ломбард, а вынырнули в виде огромной партии китайского ширпотреба. Теперь следовало этим торговать, возвращая вместо миллиона десятки тысяч.

 Что делать, творческая душа Николая Фёдоровича, привыкшего в бригаде столяров к необходимости таскать тяжёлое отчество, не могла так просто успокоиться. На половину зарплаты копились красивенькие акции самых коварных ООО. Тем более, что зарплата у Николая Фёдоровича была, как у всех столяров в бригаде, а потому не маленькой. Эти акции остались памятью о небывалой глупости не только Николая Фёдоровича, но и всего Российского народа.

 Николая Фёдоровича пригрел-таки один из Банков, позволив ему распоряжаться прилегающей частью улицы. Работа не пыльная зимой и не снежная летом оплачивалась первые годы скудно. Но в бригаде столяров Николай Фёдорович почувствовал, что скорость его не та, поэтому во-время дал задний ход.

 Мести, конечно, улицу с высшим образованием было легче, чем орать в школе на дурно воспитанных учеников.

 Работа в бригаде вспоминалась, как дурной сон. Работа на прилегающей к Банку части улицы напряжения мозгов не требовала, поэтому мозг постепенно очищался от дурных знаний, полученных во время работы у пилорамы, рейсмуса и прочих сложных инструментов в виде ножовки, рубанка и дрели.

 Когда Николай Фёдорович, как мустанг прерий, взбунтовался, написав заявление на расчёт, бригадир подитожил:

 -Смотри, папик, не продешеви!

 Николай Фёдорович случайно узнал, что означает это милое "папик", хотел от этого прозвища избавиться немедленно. Бригадир даже не догадался, что назови он его совсем другим словом, Николай Фёдорович и не стал бы брыкаться.

 В Банке скоро устыдились, что уважаемый Николай Фёдорович умеет так много и не скрывает этого, так что зарплата стала разбухать не по дням, а по часам.

 -Ну, поздравляю!
– мрачным взглядом смерил лейтенант КГБ вошедшего в кабинет Фёдора.
– Обрадовать пока тебя нечем. Любина Фёдора Игнатьевича куда подевал? Может хоть это помнишь?

 Фёдор, ошарашенный таким приёмом, растерялся. Никакой подготовки у него к допросу не было, мысли тяжело перекатывались из одного полушария в другое. Молчание зэка взбодрило лейтенакнта, настроило на оглушающие действия.

 -Говори, гад, как убил сержанта Любина?

 Наверно, так и надо было рявкнуть у уха Фёдора, чтобы он вдруг явственно увидел перед собой это непреодолимое болото, тяжко тянувшее его плечо вниз ещё живым телом сержанта!

 Пальцы не раненой руки сами собой сжались в кулак до белизны в суставах.

 -Ты что? А ну назад! Стрелять буду!
– затараторил лейтенант, увидев телодвижение зэка.

 Но уже разжался конвульсивно сжавшийся кулак, обмякло усохшее тело Фёдора.

 -Похоронили мы его, - устало пробормотал он.

 -Ну вот, а говорил - не помню, - почти успокоился лейтенант. Ещё немного и вспомнишь, как у немцев служил против Советской власти! Кто пёр против нас, тот и выжил! За кормушку-то, небось, держался не только с помошью дратвы? Сколько ещё там напакостил?

 Но Фёдор уже почувствовал новый наплыв горячего в лобную часть. Жаром обдало затылок, отчего обхватил он ладонями голову, напугав и этим движением снова лейтенанта.

 -Руки за спину!
– рявкнул он, не шутя выхватывая пистолет и наведя его в грудь зэка.

 -Лубин Фёдор Иванович, вот ты кто!
– процедил лейтенант сквозь зубы, выискивая впечатление, произведённое его словами на Фёдора. Но того терзала головная боль, не давая сосредоточиться.

 В глаза его эта боль втыкалась тысячей микроиголок. Он уже не видел лейтенанта, а только расплывчатое пятно, которое вырастало до исполинских размеров, окружало и мучило своим утробным рявканьем.

 Через какое-то время, когда зрение восстановилось, лейтенант вызвал конвоира, махнул рукой:

 -Уведи этого гада!

 Конвоир привычно скомандовал, и Фёдор поплёлся из кабинета, заложив руки за спину, пошатываясь.

 1956 год уже не был похож на 1945, но подозрение как было, так и осталось, кроме скорого суда по приговору троек. Присвоение чужой фамилии, имени и отчества выглядело настолько опасно для дальнейшей судьбы Фёдора, что ни ожидаемой амнистии ему не светило, ни сокращения срока отсидки.