В башне
вернуться

Рославлев Александр Степанович
Шрифт:

Шуты

Шуты короля хоронили: Гремя бубенцами, Трясли колпаками И в бубны блестящие били. Шуты короля хоронили. «Король наш, король наш веселый. Кто ж с песней бесчинной Осушит твой кубок старинный, Твой кубок глубокий, тяжелый, Король наш — король наш веселый». Шуты короля отпевали И красные двое, Кривляясь и воя, Руками могилу копали. Шуты короля отпевали. «Король наш, король наш безумный. Палач усмехнется, Тебя не дождется Палач твой на площади шумной. Король наш, король наш безумный». Шуты короля хоронили, Гремя бубенцами, Трясли колпаками И в бубны блестящие били. Шуты короля хоронили.

Лебеди

Тягучие узоры легли на заводь сонную, По заводи гуляют двенадцать лебедей, Царевич сходит, крадучись, и, с дрожью затаенною Любуясь на последнего, не может свесть очей. На нем кафтан малиновый, расшитый четким золотом, На нем сапожки красные и шапка набекрень. По грудь осока острые, трещат стрекозы легкие, И, как алмазы крупные, везде блестит роса. Плывут, гуляют лебеди, Плывут, гуляют, белые, Пригожи все двенадцать, Последний краше всех. Их выгнутые груди морщинят гладь зеленую, Разводные отливы колеблются светло. Царевич стал под ивою, кладет стрелу каленую, Прищурил глаз и метится в точеное крыло. Но было диво — дивное, взмолился лебедь на небо, Взмолился детским голосом и слезы потекли, Лук дрогнул и, ослабнувши, стрела плеснулась рыбкою, И разошлись по заводи один в другом круги. Плывут, гуляют лебеди, Плывут, гуляют, белые, Пригожи все двенадцать, Последний краше всех.

«При луне на косматом коне…»

При луне на косматом коне Выезжаю я в степь на дорогу, Зову, и, послушные рогу, Собираются други ко мне. Без конца серебрится ковыль. Под редеющим, сонным туманом Ожила стародавняя быль, Всколыхнулся курган за курганом. Далеко перекатен мой зов, Бьют копытами ярые кони, Бряцают тяжелые брони И блещут верхи шишаков. На морщинистых лицах рубцы, Смотрят очи правдиво и смело, Теснятся седые бойцы И, кажется, нет им предела. От гулкого множества ног Колеблется сила земная И стонет, как зверь, завывая, Мой веками завещанный рог.

Богатырь

То темный лес, то свет и ширь, То вязким бродом, то оврагом Седой, сутулый богатырь, Нахмурив брови, едет шагом. Хвалился князю и гостям И вот, предавшись крепким думам, Он держит путь к семи дубам, К семи зеленым старошумам. Туда, где на берег крутой Глухое море плещет гневно, Туда, где терем золотой И в нем заклятая царевна. Уж едет витязь много лет, Нигде семи дубов не видно, Нет моря и царевны нет. И стало витязю обидно: «Неладно что-то, конь усталь, Давно заржавели доспехи. Что ж князь гостей мной забавлял, Сплел небылицу для потехи!» То темный лес, то свет и ширь, То вязким бродом, то оврагом Седой, сутулый богатырь, Нахмурив брови, едет шагом.

Ведьма

Она что-то пела и жалась ко мне, И мчались мы долго в санях расписных, На башенной тройке коней вороных Серебряным лесом при ясной луне. Морозило крепко и пыль из-под ног Колола лицо и пушила ковер, Вдруг в сумрачных елях сквозь белый узор Призывным намеком блеснул огонек. И кони свернули и вынесли нас На малое поле к избушке кривой. За тусклым стеклом огонек золотой, Как будто кто дунул, мигнул и погас. «Что ж это» — смущенно промолвил я ей. «Поди, постучи», засмеялась она. И только успел я дойти до окна, Гляжу и уж нет ни ее, ни коней. Стал звать я, никто не ответил на зов, Прислушался, робко доносится л бег. Лежит, как алмазы, сверкающей снег, Ни звука вокруг и не видно следов.

Царевна

Над синим морем дуб зеленый, Под дубом терем златоверхий, А в терему краса — царевна, И день и ночь глядит царевна На перстень с камнем самоцветным, Глядит и горько, горько плачет. Принес ей перстень воронь черный, Взмахнул, вещун, крылом широким, Взмахнул и скрылся в поднебесьи. Царевна плачет, причитает: «Зачем ты, солнце-ведро, всходишь, Зачем ты, ветер, тучи гонишь? От слез не вижу бела-света, И как в ненастье цветик вянет, От слез краса моя завяла. Очнись, мой любый, мой голубый. Во чистом поле конь твой рыщет, Лихого посвиста не слышит. Очнись, мой любый, мой голубый. Очнись и встань на резвы ноги, Сядь на коня; скачи быстрей. Уж я раскину черны косы, Возьму тебя на жарки груди И замилую-зацелую». Царевна плачет у оконца, Шумит над нею дуб зеленый, Внизу о камни море плещет.

* * *

Ночной порой по темным волнам, Раскинув бороду седую, Плыл царь морской, считая звезды; Он из-за шума слышал голос И видел, старый, как царевна Метнулась с берега крутого. Рукой чешуйчатой ударил, До дна буруном вспенил волны, Увлек на дно красу царевну. Вставало солнце из-за тучи, В царевнин терем заглянуло, Был тих и пуст царевнин терем. Царевна дверь не притворила, Пролетом ветер скрипнул дверью. Был тих и пуст царевнин терем. Дуб прошумел зеленым шумом И стукнул веткой над оконцем. Был тих и пуст царевнин терем.

* * *

На дне морском дворец хрустальный, А во дворце краса царевна, И царь морской у ног царевны. Вверху то прозелень, то просинь, Вокруг все чудища, да рыбы, Да девы с рыбьими хвостами. Царевна спит, царевне снится: «Опять он с нею, сокол ясный»… — Все в серебре смеется море. Но лишь пробудится царевна, На перстень взглянет, сон свой вспомнит, Слезами жгучими зальется. И в гневе царь скликает ветры, Вздымает волны словно горы И корабли за днища ловит.