Мы ехали по знакомой дороге среди густых зеленых изгородей, среди привычных голубых, желтых и розоватых оттенков пейзажа и чаще обычного тормозили и пятились задом, потому что понаехавшие в наши края отпускники впадали в панику при виде встречной машины на узкой дороге. Мы проехали мимо обезьяньего питомника, где много лет назад я видела, как с мужчины без всякого повода с его стороны сорвали парик. Когда мы свернули на главную дорогу, Алан достал один из своих легендарных дисков, бережно сдул с него пыль и засунул в новый шикарный проигрыватель — подарок отца к прошлому Рождеству.

Известная песня рассказывала о мужчине, его депрессии и тоске по девушке, которая будет любить его, а не себя. Уже на втором куплете мы хором подхватили мелодию и исполняли ее с должной степенью отчаяния. На руках у Алана дыбом встали волоски, и решила, что это от удовольствия [29] .

Однако как раз в тот момент, когда Мэнди пришла и отдала всю себя, ничего не требуя взамен, Алан вдруг выключил проигрыватель. Он заявил, что мы все испортили, и больше не разговаривал с нами до самого дома.

(Позже отец рассказал нам, что у Алана в семье возникла серьезная проблема в лице маленькой рыжей парикмахерши из Миллендрета. И звали ее, как ни странно, Мэнди.)

Они, все четверо, ждали нас в конце дорожки, выстроившись в шеренгу, словно участники пикета, только в руках у них вместо плакатов были высокие бокалы и одна толстая самокрутка на всех. Сначала мы приняли ее за косяк, но потом решили, что вряд ли, поскольку мать была еще полностью одета.

— Что это за самопальный праздничный комитет? — спросил брат, выпрыгивая из машины, и все засмеялись, как будто услышали самую смешную в мире шутку, а сигарета и вправду была косяком.

Мы дружно уговаривали Алана зайти в дом и выпить с нами за встречу, но он все еще дулся, а потому выгрузил сумки и уехал. Не успел он и десяти метров отъехать от дома, как из машины опять полилась музыка, а потом он чересчур быстро переключил скорости и заглох. В наступившей тишине заунывная мелодия путалась в деревьях и уносилась и небо, как дурное предзнаменование. О, Мэ-э-энди.

О, Алан, подумала я.

Я спустилась к причалу и потревожила дремавшую на солнце цаплю. Лениво, еще не до конца проснувшись, она поднялась и воздух и полетела низко над водой. Я оглянулась на дом и в окне на верхнем этаже увидела мать: она, как обычно, готовила нам комнаты. Я снова вспомнила дом таким, каким впервые увидела его: фасад, покрытый грязно-белой отлупляющейся краской, словно коронка на больном зубе, густая тень от разросшихся деревьев и грустная маленькая развалина, примостившаяся у боковой стены. Я заново вспомнила то ощущение удивительного приключения, которое переполняло меня тогда, вопросы и надежды и бесконечную линию горизонта, словно звавшую: «Сюда, сюда, сюда».

Я сначала села, а потом легла на траву. Спине было неудобно и мокро, и слезливое, болезненное чувство благодарности постепенно ушло. Последнее время я часто испытывала что-то подобное, то и дело оглядывалась назад и ощущала неразрывную связь всего со всем. Возможно, виной тому был приближающийся Новый год, до которого оставалось всего четыре с половиной месяца: тогда часы покажут ноль часов и ноль минут, и все начнется заново, вернее, могло бы начаться заново, но так не будет, и я это знала. Так никогда не бывает. Мир остается прежним, только становится немного хуже.

Мать высунулась из окна, помахала мне рукой и послала воздушный поцелуй. Я ответила тем же. Она наконец собралась получать степень магистра — ее старая тайная мечта, которая только сейчас приблизилась к воплощению. Мистер А. со своей неустойчивой психикой больше не ходил к ней: три месяца назад он влюбился в отдыхающую из Биконсфилда и тут же прекратил сеансы, подтвердив тем самым известный миф о том, что любовь лечит все (кроме разве что неоплаченного счета).

Я поднялась с травы и побежала к дому, по лестнице в верхние комнаты, чтобы взбивать там подушки, разглаживать простыни, наливать в кувшины воду и расставлять цветы — все это просто для того, чтобы быть рядом с ней; быть с ней, зная, что есть вещи, о которых я никогда не смогу рассказать ей.

— Артур!

Я несколько раз выкрикнула его имя, пока отвязывала лодку, и уже готова была сдаться, но тут он появился из коттеджа и бегом направился к причалу; пустой рюкзак, болтающийся у него за спиной, напоминал сдувшееся синее легкое.

— Ты точно хочешь ехать? — спросила я. — Может, останешься с Джо и Чарли?

— Они опять спят, — пожаловался он.

— Ну, тогда поехали.

Я помогла ему забраться в лодку.

Он радовался тому, что мы все собрались дома. Ему было почти восемьдесят, но в нашем присутствии он, будто хамелеон, насыщался нашей молодостью. Я оттолкнулась от берега и не стала сразу заводить мотор; несколько минут лодка сама дрейфовала к середине реки.

— Все хорошо, Рыжик? — громко спросил Артур, как он делал всегда.

И как всегда, мы оба почувствовали легкий толчок в борт — короткий ответ, пришедший из ниоткуда и не объяснимый ни ветром, ни мелью, ни течением.

У берега я замедлила ход, чтобы собрать немного ежевики и раннего тернослива. Мы спрятались под нависающими над водой ветками в надежде увидеть крупную выдру, которую отец заметил несколько дней назад; скорее всего, она была плодом его воображения или хитрой уловкой, для того чтобы заставить нас попристальнее вглядеться в окружающее.