После маминых хлопот, когда тесто усмирено и усажено в духовку, Нурлан осмеливается спросить:

— Папа скоро придёт?

— Не знаю, — отвечает мама. — Его к директору совхоза вызвали. Человека привезти.

После молчания Нурлан спрашивает:

— А Иван Пантелеевич не поехал?..

— Он не думал, что так скоро. Его на той неделе в Кваркено услали хлеб убирать.

— О!

Входит отец.

— Всё хорошо? — спрашивает мать.

Отец кивает, раздевается до пояса, моется под краном, подставляя воде шею и плечи. Он такой озабоченный и молчаливый, что Нурлан не решается подступиться к нему, а только глядит на него и радуется его присутствию.

Мать открывает духовку, пробует печево на звон — ножиком стучит по корочке. Хлеб отвечает добрым отчётливым звуком: «Я поспел!»

Отец с сыном садятся за стол, а мать на противне вынимает из духовки хлеб, как пшеничное Солнышко, и ставит остывать перед мужчинами.

Отец ничего не говорит, но Нурлан чувствует, как около пшеничного Солнышка мягчеет его душа.

А хлеб остывает медленно-медленно, и от него по комнатам идёт пшеничный дух солнца, отцеженных соков земли и ярой силы и радости, крестьянского здоровья, что сберегли люди от самой старины и до наших дней.

После столования мать объявляет Нурлану, что всей семьёй сейчас они пойдут в гости к Наталье Николаевне.

Мгновенно мальчик вспоминает королеву, её смерть и воскрешение:

Мать надевает на Нурлана свежую рубашку, на которую мальчик прикрепляет отцовскую медаль «За трудовую доблесть». Медаль тяжела. Она оттягивает рубаху с воротником, но зато это настоящая медаль, а не игрушка, и Нурлан поглядывает на отца: а вдруг тот возьмёт и скажет: «Не твоя это медаль, а моя. А ну, давай сюда».

Но отец только улыбается.

— Надо, чтобы награда была напротив сердца, — напоминает он.

Пока Нурлан выясняет, где у него сердце, отец говорит матери негромким голосом:

— Ложечку подарим на зубок.

Из заветного уголка буфета мать достаёт серебряную ложечку — по черенку пущен узорчик, а сам черпачок белый, без отметины. Ложечка играет светом, словно купается в воде, и мальчику становится жаль её — самую красивую вещь в доме. Он собирается слёзно попросить родителей оставить ложечку в покое, но тут же постигает всю чудовищность своей просьбы и — ладонь на ладонь — зажимает себе рот, чтобы просьба ненароком не сорвалась с языка.

— Зубы?! — вскрикивает мать.

— Меньше ешь сладкого, — наставляет отец. — То-то же, сладкоежка! Сейчас к зубному врачу пойдём. Или прошло?

Глазами Нурлан даёт понять, что проходит. Он выдерживает паузу, приличествующую обстоятельствам, отнимает ладони ото рта и сообщает:

— Отпустило.

Все трое, нарядные, выходят из дома.

Прохожих на улице нет, и Нурлан с надеждой вертит головой: не смотрит ли кто-нибудь на них из окна?

Нет, не смотрит.

Эта часть посёлка — молодёжная. Люди в ней старятся не скоро, по домам не сидят, и стариков-домоседов здесь нет, кроме Нурланова дедушки. Да и тот живёт на краю, на отшибе.

Как ты там, дедушка?..

Дом, где живёт Наталья Николаевна, такой же, как у многих жителей посёлка, из белого кирпича; сад-огород с карагачем, яблонями и картошкой; телевизионная антенна крестом. Только куда больше, чем у соседей, цветов в палисаднике, и от их запаха у Нурлана сильнее стучит сердце.

Издалека Нурлан видит Наталью Николаевну, и его поражают её запавшие глаза, омытые болью и налитые тихим счастливым светом.

Мать и Наталья Николаевна целуются. А отец с поклоном подаёт хозяйке серебряную ложечку.

— Ой, что вы, — говорит Наталья Николаевна слабым шёпотом. — Зачем?

— На зубок! — громогласно напоминает Нурлан и осекается, оттого что мать дёргает его за рукав.

— Человека разбудишь, — грозновато шепчет она.

Взглядом Нурлан следует за взглядами взрослых и видит посреди комнаты на кровати, огороженной деревянными перилами, ребёнка в пеленах — такого маленького, какого Нурлан ещё не видел ни разу в жизни.

Он и не предполагал, что дети бывают такие маленькие. У ребёнка закрыты ручки и ножки; он весь запеленут, но зато хорошо видно личико — розовое, с крепко-накрепко зажмуренными глазами, с крутым лобиком и редкими тёмными волосами.