— Остынь! — Петр поймал ее руку на столе, помял в своей. — Ты знаешь, что меня поразило? Вчера Рафик Балоян умер. Слышала?.. Позавчера мы с ним виделись, разговаривали. Нормально вроде выглядел… В цехе ширпотреба встретились. Они с братом из Андижана машину штакетником загружали. Возмущался — дорого! Я еще подумал — машина отличного букового штакетника — это восемь, не меньше, кубометров! — сто двадцать рублей! И дорого. А у самого полон рот золотых зубов. Чего жадничает? Все у него есть. И сам разъелся, как боров. Пузо отвисло, запыхался. Сел со мной отдохнуть. А я сидел на штабельке заготовок для гробов. Он взял плаху в руки — кусок доски попался без сучка и задоринки, первейший сорт, — и говорит… — Петр от возмущения крутнул головой. — Это надо ж! Говорит этак с завистью: «Кому-то хорошая доска достанется!» Говорю ему: «Тоже позавидовал!» А сам думаю — надо же! Кому-то уготована уже гробовая доска. Кто-то умер или собирается умирать. Может,

он лее, Рафик! И ему достанется именно эта доска… А? — Петр грустно посмотрел на Гулю. — А он еще завидует. Кто-то лежит дома болеет или при смерти, а тут вот сидит человек и завидует ему. А теперь вот, может, ему как раз и достанется та доска. Странно, дико! И вообще все в жизни странно. — Петр помолчал. — Или вот живем в родном доме, спим на любимой кровати и не думаем о том, что однажды эта кровать, на которой всю жизнь спал, нежился, занимался любовными утехами, станет тебе смертным одром. И ты будешь лежать на ней мертвый в доме, который строил своими руками, украшал мебелыо, грелся в нем, нежился в уюте. И понесут тебя на кладбище по дороге, по которой тысячи раз ступала твоя нога. У каждого человека есть кусочек земли, где он оставил свой первый в жизни след и последний…

Гуля поставила перед ним тарелку пахучего, подернутого янтарным жирком свежего борща.

— Ешь. Может, тебя от голода повело на философию?..

— Смеешься? — принимаясь охотно за борщ, сказал Петр. — А вот интересно, для чего жил Рафик? Ему, оказывается, всего-то сорок пять! Дом построил? Да. Но оставил четырех детишек и жену — красавицу. Жадничал все. Греб, тащил, брюхо набивал яствами. Полон рот золотых зубов. И Елену заставил выдрать свои здоровые зубы, вставить золотые. Зачем?.. Или вот еще пример. Иду сегодня с дежурства, зашел в контору. Возле магазина художник наш, дядя Пышкин, как он себя называет, — картинами своими торгует. «Утро в сосновом лесу» — копия Шишкина. Знаешь? Натюрморт там еще. Разговорились с ним. Оказывается, деду восемьдесят четыре! И тоже прожил… Удивляется: зачем жил? Детей нету, старуха умерла, пенсию не получает — документы при наводнении уплыли. Собес посылает его теперь из одной инстанции в другую. Гол как сокол и дома по нулям. То есть, этот прожил бессребреником. Для чего жил человек? Кто из них праведник, а кто грешник?.. А борщ отличный! — вдруг закончил он свою речь.

— Вот и хорошо! — обрадовалась Гуля, принимая у него пустую тарелку. — Вот для этого и живем. Для удовольствия и радости. А? Скажешь, не права я?

— Права.

С улицы прибежала Лялька. Запыхалась. Она с детьми в классики играла. Сполоснула руки под рукомойником и села за стол.

— А мы все съели, — сказала Гуля, молча наблюдавшая за нею. — Звала — не пришла?..

Девочка посмотрела растерянно на отчима. Петр подморгнул ей.

— Давай со мной из одной тарелки. Я только вот принялся за второе…

— Я лапши хочу!

— Хотеть не вредно, — продолжала Гуля разыгрывать ее. — Надо время знать. Звала — не пришла?

— Ну мы хорошо играли там!..

— Вот и будь сыта игрой.

— Ну, мама!.. — надула губы Лялька, облизывая пустую ложку.

— А, Петя? — Гуля перевела взгляд на Петра. — Давай воспитывай.

— Я вот приглашаю из одной тарелки…

— Это не воспитание!

— Ну хорошо, хорошо. Ляля, скажи, зачем люди живут?

— А чтобы кушать, — ничуть не задумываясь, ответила девочка.

— Ладно. Теперь у меня вопрос, — Гуля подала Ляльке молочную лапшу, села за стол и, подперевшись кулачком, насмешливо уставилась на Петра. — А ты-то как думаешь —.для чего живет человек?

— Ты же слышала? — Петр кивнул на Ляльку, уплетавшую молочную лапшу. — Чтобы кушать.

— А если серьезно?

— Серьезно?.. И серьезно — чтобы кушать. Ну, может быть, еще спать. Правда? — Петр снова подморгнул Ляльке.

— Нет, нет! Я серьезно, — настаивала Гуля.

— Ну, если совсем серьезно, — Петр перестал есть, задумался, помешивая ложкой горячий картофельный соус. — Я думаю — для того, чтобы привносить доброе в жизнь. Тогда и жизнь добром откликнется. Как аукнется, так и откликнется. А если жизнь из всех углов кажет нам рожи ненависти, то это значит… Что это значит? Это значит, что мы живем в ненависти. И, между прочим, твой Карл Маркс, которого ты любишь цитировать, — Петр лукаво повел взглядом, — тоже постарался, чтоб мы жили в ненависти…

— Когда я цитировала? — возмущенно отшатнулась

Гуля. Она уже и думать забыла, что однажды в постели вспомнила Карла Маркса, про его учение об уничтожении семьи.

Засыпал Петр с чувством нежности и благодарности к Гуле. Она сегодня была необыкновенная! «Ах, ты старый, безногий сластена!» — журил он себя, улыбаясь в подушку, испытывая блаженство и мирный покой на душе.

Она завелась с вечера. Несколько раз подходила с ласками, когда он смотрел программу «Время». Рано отослала спать Ляльку, несмотря на ее протесты. Рано затащила и его в постель. Льнула и горячо шептала на ухо. А потом была страстная, как никогда. Умела она заводиться и его заводить. Умела из близости делать праздник. Большая выдумщица любовных дел и ласк. В минугы близости Петр забывал о своей ущербности и чувствовал, что с каждым днем все больше любит свою Гулю. Он целовал ее в горячие губы, гладил нежно, шептал какие-то слова. Он весь растворялся в чувстве безграничной благодарности к ней.

Заснул он хорошо, а приснилась такая гадость, что, проснувшись за полночь, он с час, наверное, ворочался, не мог заснуть. Проснулась и Гуля.

— Ты чего?

— Приснилась гадость, и вот теперь не могу заснуть. Будто Рафик поднялся в гробу и кричит: «Отдайте мои золотые зубы! Отдайте мои золотые зубы!»

— Фу!..

— Говорят, — Петр привлек к себе теплое расслабленное тело Гули, — говорят, если покойник приснится до похорон, ;—значит, надо идти на похороны.

— А то что?