Где-то после двенадцати Петр увидел, как по улице мимо их двора, видно, прогуливаясь после обеда, шел ученый.

— Здравствуйте! — поздоровался он издали.

Тот живо повернулся, не ожидал встретить кого-либо знакомого на пустынной улочке.

— А — а-а! Здравствуйте, — он подошел к калитке. И Петр подошел со двора. Они поздоровались за руку.

— Заходите. Кофейку попьем.

— Спасибо. Я только что из столовой. Покушал, чаю попил. Сыт.

— Ну как у вас дела?

— Достается мне от ваших…

— Что такое?

— Обвиняют в отступлении от марксистско — ленинского учения.

— Даже так?

— Да — а-а!

— А какого именно?

— О частной собственности, религии…

— И семьи, — перебив ученого, дополнил Петр.

Тот с интересом этак покосился.

— Знакомы?

— Зна — аком! Вон трехтомник Карла Маркса и Фридриха Энгельса под рукой. Можно сказать — настольная книга.

— Даже так?

— Я вот у вас спросить хочу, — заговорил Петр, тоном своим давая понять, что у него серьезный разговор. — Все-таки, в чем заключается ваша идея по совершенствованию, как вы говорите, хозрасчета у нас?

— Все очень просто. Действующему у вас в леспромхозе хозрасчету надо сделать еще один шаг вперед. Последний, но самый важный. Сейчас планирование техникоэкономических показателей цехам заканчивается доведением показателя затрат на рубль товарной продукции. Вот выполните план, уложитесь в эти затраты, и вы получите премию. А то, что ваше производство дает прибыль, — это вроде как не ваше дело. И куда она девается, эта прибыль, — тоже как бы не ваше дело. А в самом деле — куда она идет? Оказывается, она централизуется в «кармане» вышестоящей организации и уже оттуда, если, конечно, соблаговолит вышестоящая организация, вам будет выделена энная сумма на ваши производственные и социальные нужды. То есть трудовой коллектив работает как бы вслепую. Он не видит, не знает конечной экономической цели. Хорошо это или плохо? Плохо! Однозначно — плохо. Такая работа вслепую не только лишает цеха совершенствования производства, но и делает людей безразличными к результатам своего труда. Отсюда — равнодушие, рвачество, воровство, бесхозяйственность. Мы предлагаем сделать этот шаг вперед — доводить дело до конца, то есть планировать и прибыль. Часть ее идет в централизованные фонды, часть же — на нужды цеха: на развитие производства, на улучшение социально — бытовых условий и на добавку к зарплате. Это уже будет конкретный экономический интерес. Мало того, мы предлагаем, чтоб трудовые коллективы сами определяли, сколько чего они будут производить и кому продавать. Сверх госзаказа, конечно…

— Ну и… Есть противники?

— Есть. И немало. Это, говорят, приведет к рыночной экономике, а от нее и к частной собственности… Что противоречит марксистско — ленинскому учению. Политику мне шьют.

— Да — а-а! Интересно, — Петр посмотрел на озадаченного ученого с высоты своего роста и только хотел было его все-таки пригласить к себе, как услышал голос Гульяны с крылечка:

— А вы чего там стоите? Петя, ты чего человека за калиткой держишь?

— Да я приглашаю… Заходите в самом деле. Я вас с Гулей познакомлю, — и заметив, что Лялька протиснулась на крыльцо, добавил: — И с Лялькой. Дочкой нашей. Отличница!

— Ну, если отличница, — развел руками ученый, и в самом деле заинтригованный интересом к его делу. — Если отличница, то надо, конечно, познакомиться. Меня моя Галинка дома не простит, если я не привезу ей рассказ про здешних девочек.

Гуля мигом соорудила чай. Не навязчиво, но безоговорочно, В маленьких чашечках, пахучий. Так что ученый выпил две чашечки за оживленным разговором и попросил еще. А потом они с Петром уселись в кресла в большой, хорошо обставленной комнате и завели долгий легкий разговор про всякое.

— Мы с Гулей с год как поженились. Она меня обезножевшего забрала из больницы… — и он поведал свою страшную историю, как его придавило бревном. Просто, без надрыва. Наоборот — с юморком. Гуля, проходившая мимо по каким-то своим делам, а может, просто так, чтоб послушать, о чем туг беседуют мужчины, потрепала его по совершенно седой голове:

— Иронизируешь теперь? А тогда, небось… Вон седой, как лунь, сделался. За одну ночь!

— А я, вы знаете, — заговорил мечтательно ученый, — хожу, смотрю и не могу насмотреться на эти ваши улочки, дворики, домики. В каждом живут люди; складываются как-то их судьбы. Какие-то чувства там у них, страсти, любовь, ненависть, упреки, обиды, размолвки, примирения. Словом — жизнь. Все это совершается за низенькими заборами, за стенами, дверями, окнами. Среди цветущих вишен и яблонь, ровных рядков картофеля, палисадничков, навесов, увитых виноградом. Какой-то уменьшенный милый мирок. Не то что у нас, в многолюдном, многоэтажном, многодымном и многопыльном городе. Вы понимаете меня?

— Понимаю. Все правильно вы говорите. Я вот намеревался выпытать у вас. Не спросить, а выпытать. Вы говорите, за заборчиками, за стенами домов — и любовь, и горе. Все так. Но хочется поглубже про любовь, семью. Насколько я понял, — Карл Маркс с Энгельсом зовут к разрушению семьи. Что успешно осуществляется у нас. Почти не най дешь нормальной семьи. Я вот считаю, что напрасно мы гак слепо следуем учению. Я не хотел бы вступать в противоречие с умами, которые признаны во всем мире, я простой человек с моими простыми человеческими пристрастиями, но я категорически против…

— И правильно! Я вот смотрю, у вас с женой хорошие, крепкие отношения.

— Да! — обрадовался Петр. — У нас великолепные отношения!

— Ну и дай Бог! — откинулся ученый на спинку кресла. — Мне все время кажется, что люди покружат, покружат умом по этому учению, как жаждущий в пустыне, да и вернутся на круги своя. Вернугся к самим себе. Это мне видится как естественное развитие событий. И, откровенно говоря, я не понимаю, зачем Карлу Марксу, примерному семьянину, понадобилось пудрить людям мозги про уничтожение семьи?..