Шрифт:
Стихи были плохие. Повзрослев, я их никому не показывала.
Писались стихи и в госпиталях во время войны. Но кто их в молодости не пишет? Плохие стихи, наверное, пишут все. Становясь постарше, или перестают писать, или пишут хорошие.
С фронта я вернулась полная впечатлений, и у меня снова появилось непреодолимое желание писать. Я не могла не писать. Меня день и ночь не покидали образы моих фронтовых друзей, о них я должна была рассказать людям, подрастающей молодежи. Мне хотелось поделиться всеми переживаниями, и я, по совету друзей, решила написать книгу.
В этой книге хотелось отразить замечательные черты нашей верной защитницы мира — женщины-патриотки, добровольно ушедшей на фронт «по зову сердца» и готовой в любую минуту, если понадобится, отдать за счастье будущего самое дорогое для человека — свою жизнь. Мне казалось, что тяжелый опыт военных лет и подвиги наших людей на фронте не должны забываться. Надо снова и снова напоминать людям о том, что мы пережили, и это поможет нам всем сплоченней идти к единой великой цели — построению коммунизма.
Когда вышла в свет книга, мне пришлось часто встречаться с читателями в городах, в селах, на колхозных полях.
Однажды я встретилась с колхозниками одного из колхозов Советского района. Люди собрались в поле во время обеденного перерыва.
Я рассказала им о девушках-парашютистках, действовавших здесь, в Крыму, во время оккупации, в разведке, о том, как сама выбрасывалась с парашютом в тыл врага.
После беседы ко мне подошел пожилой колхозник, отозвал в сторону.
— А тут, в соседнем селе, — сказал он, — в сорок третьем году сбросили с самолета одну парашютистку. Немцы потом ее замучили.
— А какая она была? Вы видели ее? — заволновалась я, сразу вспомнив слова Зобина о Мане — ведь он говорил, что именно в этом районе сбросили тогда Маню.
— Видел, — ответил колхозник. — Ее предал один русский, полицай. Вышел на рассвете искать свою корову, смотрит, самолет летит, он сам потом рассказывал, хвалился, подлец. «Вижу, говорит, что-то с самолета упало, думал — бомба, бросился в канаву, лежу. Нет, гляжу, парашют, а под парашютом девка. Приземлилась она, парашют в стог сена спрятала. Ну, я, говорит, сразу и смекнул, что это такое. Подхожу, а она на меня пистолет уставила».
Уж не знаю, как он ее обманул, — продолжал колхозник, — за партизана, что ли, себя выдал, а только привел ее домой, завтракать посадил, а сам за немцами побежал. Ну и схватили ее.
— А какая же она из себя была? — снова спросила я. — Не помните?
— Такая молоденькая, черные волосы, смуглая, как цыганка. Лицом гордая.
— Маня, Манечка, — прошептала я, хватаясь от волнения за сердце. — Ну, а что потом?
— Немцы потом водили ее по деревне. Всю избитую, в крови, с дощечкой на груди: «Парашютист-партизан».
Кто-то из наших спросил у полицая: «А до кого ж вона шла?» — «Не каже, стерва. Скольку ни бьють, не каже», — ругался предатель.
На четвертый день немцы привели на площадь конячку с хомутом и постромками, вывели и ее, бедную, следом.
Вона вся синяя стоит, уже идти не может, падает, дрожит вся. Бабы плачут, ховают лица у платки, а она набрала воздуха и как крикнет:
«Чего плачете? Бейте проклятых фашистов! Скоро наши придут!»
Немцы надели ей на ноги посторонки и как ударят конячку, а она как рванет по деревне, как рванет и поволокла по камням за собой девушку. Так она, бедная, и погибла. Наши старожилы и доси помнят ее, и всегда помнить будут.
Старик замолчал.
«Да, это была Маня, Маня», — думала я.
Не в силах стоять, я присела на край кювета. За высокой придорожной травой, пестревшей яркими полевыми цветами, начиналось бескрайнее кукурузное поле с молоденькими зелеными всходами. По полю двигались с цапками девушки, перекликаясь веселыми частушками… Радостно, светло было вокруг, а сердце сдавила тяжесть, боль. Мысли опять понеслись в прошлое. Вспомнились боевые товарищи, те, кто не вернулся с войны. Николай Кучерявый, генерал Бобров, Наташвили, Маня… Маня…
Та девушка, о которой рассказывал старик, конечно, была Маня. Она могла так гордо и смело умереть, думала я, машинально перебирая голубеющие в траве незабудки.
В этот же день я побывала в селе, где погибла Маня, говорила со старушками — свидетелями ее смерти, рассказала о замечательной девушке молодежи, но могилы Маниной так и не нашла.
XI
В те дни общее внимание привлекали грандиозные стройки коммунизма. Мне тоже захотелось побывать на какой-нибудь стройке, и я поехала на строительство Цимлянского водохранилища.