— Ну, — сказал он спокойно, — одевайтесь и уходите. Все уходите. Марш отсюда.

— Вы не мужчина, слышите? — зарычала Дева, убедившись, что ей не грозят побои.

Но Корлис, не обращая внимания на ее выпады, проводил ее до самой двери.

— Выталкивает женщину! — крикнула она, споткнувшись о порог.

— Спокойно, спокойно, — умиротворяюще бормотал Джек Корнелл.

— Спокойной ночи. Извините, — сказал Вэнс с бледной виноватой улыбкой, когда Бланш проходила мимо него.

— Вы буржуй! Проклятый буржуй — вот кто вы! — крикнула ему Дева, когда он закрывал дверь.

Корлис тупо посмотрел на Дэла Бишопа, потом на дикий беспорядок, царивший на столе. Не говоря ни слова, он подошел к койке и бросился на нее ничком. Бишоп облокотился о стол, попыхивая своей астматической трубкой. Лампа закоптила, замигала и погасла. А он все продолжал сидеть, раз за разом набивая трубку и без конца чиркая спичками.

— Дэл! Вы не спите? — окликнул его наконец Корлис.

Дэл проворчал что-то в ответ.

— Я поступил, как подлец, выбросив их на мороз. Мне стыдно.

— Верно, — подтвердил Дэл.

Долго длилось молчание. Наконец, Дэл выколотил пепел из трубки и встал.

— Спите? — спросил он.

Ответа не последовало. Он тихонько подошел к койке и накрыл инженера одеялом.

— Так что же все это должно означать? — Корлис лениво потянулся и положил ноги на стол. Разговор не особенно интересовал его, но полковник Тресуэй настойчиво продолжал в серьезном тоне.

— А вот что! Все тот же старый и вечно юный вопрос, который человек бросает в лицо Вселенной. — Полковник порылся между листками своей записной книжки. — Посмотрите, — сказал он, протягивая смятый клочок исписанной бумаги. — Я списал это много лет назад. Послушайте: «Что за чудовищный призрак человек, это порождение праха, то суетливо перебирающий ногами, то одурманенный дремотой! Он убивает, ест, растет, производит себе подобных. Взгляните на его волосы, напоминающие траву, на глаза, которые блестят на его лице. Он создан для того, чтобы до слез пугать детей. Бедняга! Как коротка его жизнь, и сколько тяжелых испытаний ожидает его на пути, а, между тем, грудь его полна грандиозных желаний и фантастических надежд. Окруженный дикой средой, сам дикарь по природе, он бесповоротно осужден на то, чтобы пожирать своих ближних. В нем бесконечно много дерзости, он часто проявляет восхитительную доблесть и умеет быть иногда трогательно ласковым. Он готов без конца спорить о добре и зле и о свойствах божества, он способен ринуться в бой за выеденное яйцо и умереть за идею». И для чего все это? — с жаром спросил он, роняя бумажку. — Эти муки и бесплодные усилия, на которые обречено дитя праха?

Корлис только зевнул в ответ. Он провел целый день в странствиях по тропе и мечтал лишь о том, как бы поскорее лечь спать.

— Вот я, например, полковник Тресуэй, не слишком старый и довольно хорошо сохранившийся человек; занимаю определенное положение в обществе и имею приличный текущий счет в банке. Спрашивается, для чего мне еще надрываться? А между тем, я живу в тяжелых условиях и работаю с нелепым усердием, достойным какого-нибудь желторотого юнца. А для чего, скажите на милость? Ведь не могу же я есть, курить и спать больше, чем это требуется для удовлетворения моих потребностей, да, кроме того, в этой дыре, которую люди называют Аляской, нельзя даже как следует поесть и поспать, не говоря уже о том, чтобы раздобыть хорошие папиросы.

— Но вас удерживает здесь именно напряженность и интенсивность этой жизни.

— Философия Фроны, — усмехнулся полковник.

— И наша с вами.

— И того порождения праха, о котором я только что читал вам.

— И ее вдохновляет глубокое чувство, которого вы не принимаете в расчет, чувство долга, любви к расе и к Богу.

— А награда? — спросил Тресуэй.

— Наградой является каждый глоток воздуха, который проникает в ваши легкие. Мотылек живет только один час.

— Я не могу принять этого.

— Кровь и пот! Кровь и пот! Помните, как вы твердили эти слова после свалки в казино и устами вашими говорила истина?

— Опять философия Фроны.

— И моя, и ваша.

Полковник пожал плечами и после небольшой паузы сознался:

— Как я ни стараюсь сделать из себя пессимиста, ничего не выходит. Все мы получаем свои награды, и я даже больше многих других. «Чего ради?» — спросил я. И вот ответ: раз мы не можем постигнуть конечной цели, будем довольствоваться той, которую видим непосредственно перед собой. А потому да здравствует лозунг: как можно больше радостей здесь и теперь же.

— Вот это уже совсем по-гедонистски.

— И вполне рационально. Я решил не терять даром времени. Я имею возможность кормить и одевать двадцать человек. Но ведь есть и спать я могу только за одного. Ergo, почему бы мне не заботиться о двоих?

Корлис спустил ноги и выпрямился на стуле.

— Другими словами?

— Я собираюсь жениться и поразить общество. Общество любит сенсации. Это служит ему некоторой наградой за косность.

— Я могу подумать только об одной женщине, — сказал неуверенно Корлис, протягивая руку.

Тресуэй медленно пожал ее.

— Да, это она.

Корлис, растерявшись, выпалил ему в лицо:

— А Сэн Винсент?

— Это ваша забота, а не моя.

— Значит, Люсиль?..

— Конечно, нет. Она разыграла маленькую комедию собственного сочинения в духе Дон-Кихота, и разыграла великолепно.

— Я… я не понимаю. — Корлис удивленно поднял брови.

Тресуэй снисходительно улыбнулся.

— Вам и незачем понимать. Весь вопрос в том, согласны ли вы быть шафером?

— Разумеется. Но какой длинный и замысловатый путь вы избрали, чтобы подойти к этому. Это не похоже на вас.