— Да что вы, тетенька! — перебил ее возмущенный Фери. — Ведь это же проделка, достойная влюбленного школяра или провизора. Простите, но за этим может последовать только бутылка со щелоком.

Госпожа Хомлоди рассмеялась с видом превосходства, схватила Фери за волосы, хорошенько потрясла его голову, успев при этом выдавить какой-то прыщик у него на лбу.

— Вот уж никогда бы не подумала, что ты такой тупица. Да ты и понятия не имеешь о психологии! Вижу, что ты знаешь женщин только снаружи, а что у них внутри творится, об этом у тебя ни малейшего представления. Постыдись, сынок! Ведь метод с объявлением хорош как раз своей детскостью и примитивностью. К нему не может прибегнуть какой-нибудь знатный джентри, карьерист, который с помощью своего герба пытается завоевать миллионершу Марию Тоот. На таких, как она, охотятся совсем иначе. А этот способ годится только для швеек и продавщиц парфюмерных лавок. Но потому-то и поразит он Мари Тоот, ибо, прочитав объявление, она задумается: да, этот, видно, не из охотников за скальпами, не какой-нибудь светский хлыщ, те действуют с помощью совсем других томагавков. Этот даже незнаком со мной, не знает, кто я такая, что у меня есть. Просто увидел, и я ему понравилась. Наконец-то первый, кто заметил меня, кому оказалась нужна я сама. Быть может, он неопытный студент-юрист или коммивояжер, приказчик, но это все равно, главное, что я понравилась ему!.. Посмотришь, у девчонки кровь взыграет, и тихими лунными вечерами при свете моргающих звезд, освободившись уже от льстивых поклонников, она нет-нет да и вспомнит, что есть где-то человек, который думает о ней. Где он, и кто он такой, и что он делает сейчас? Грезы откроют ей окошко в мироздание, через которое…

— Но дозвольте узнать, какая мне польза от всего этого?

— Поначалу никакой. Думаю, что она не согласится вести переписку poste restante. Впрочем, даже это не исключено, ибо совсем белые лилии растут только в садах, а про лилии в юбках точно никогда ничего не известно. Так или иначе, но это событие, несомненно, оставит след в душе нашей своеобразной девицы, и теперь будет некто неизвестный, которого она облачит в приятные одежды смутных догадок; потом каждый вечер, снимая туфельки и гася свечку, она будет посылать к нему легкий вздох, покуда однажды не взойдут брошенные в сердце семена и не поспеют колосья… Тогда-то и должен появиться на сцене наш Селадон. Фери. Ности мгновенно вскинул опущенную голову.

— Как-как? — жадно спросил он. Госпожа Хомлоди, победоносно улыбаясь, раскачивалась в кресле-качалке.

— Вот теперь мы и подошли к третьему действию. Наконец-то лев в овечьей шкуре сбрасывает с себя эту шкуру. Господин Ференц Ности из сентиментального провизора преображается опять в того, кто он есть на самом деле. Но перед тем нужно сыграть еще одну роль, причем самую трудную, — надо стать на какое-то время дипломатом, чтобы пожать плоды своей хитрости. А теперь слушай внимательно!

— Говорите, говорите, милая тетенька!

— Ага, стало быть, уже заинтересовало?

— Как халифа сказки Шехерезады.

— Что? Ты еще и насмехаешься? А ну, нагнись ко мне, негодник, чтобы я дала тебе оплеуху. Ты и в самом деле не понимаешь, какую, при известной ловкости, сможешь извлечь выгоду из этой искусно созданной романтики?

— Даже догадаться не могу.

— Ну, допустим, что вся чепуха, которая вошла в мой план, уже осуществилась. Тогда мы позволим девице вариться в собственном соку, скажем, до масленицы. А на масленицу ты приедешь на бал ко мне в Воглань или к зятю в Бонтовар, — ибо до той поры уже и Вильма наверняка приедет и, несомненно, даст несколько губернаторских балов и вечеров. На балу случайно окажется и Мари Тоот, которой ты будешь представлен. Ты чуточку смутишься, что-то пролепечешь и либо выдашь себя, либо будешь просто не понят. Потребуется объяснение. В общем, не знаю, что ты будешь делать, ибо в таких случаях лучший советчик — создавшаяся ситуация. Можешь и так повести разговор, будто ни о чем не подозревающую Мари Тоот ты вовсе и не считаешь той, в которую, судя по объявлениям, влюбился, она попросту удивительно похожа на ту. Ты станешь расспрашивать Мари — только начинай очень издалека — мол, не была ли она осенью в тех-то и тех-то краях, нет ли у нее книжки в красном переплете и платья в синий горошек и так далее. Когда она признается, что есть, ты покраснеешь и замолкнешь, словно школьник, пойманный на месте преступления. Она, может быть, и не покраснеет, и ничем не выдаст себя, ибо наше племя лучше умеет притворяться, Но будь уверен, что она уже все поняла и знает, кто ты такой.

— Браво, тетенька! — восторженно крикнул экс-подпоручик, и глаза у него засверкали. — Вы гений! Это же чудесно придумано!

— Вот видишь. Говорила я тебе. План, можно сказать, неуязвим, если только какая-нибудь глупая случайность не нарушит его, и тогда он лопнет как пузырь. Так вот, тем, что я сказала, исчерпывается тактическая сторона вопроса. Остальное должно пойти само по себе. Ференц Нести будет ухаживать, как он ухаживает обычно, как ухаживают все прочие. И хотя он беднее других и более жадно ждет приданого, все равно это ничего не значит. Пускай люди чешут языки, пускай все добрые друзья предостерегают, что это проходимец, что и он охотится только за деньгами, Мари не поверит, ибо решающее слово будет за его защитником — за ее недоверчивым, подозрительным сердцем. «Неправда, неправда, — скажет оно ей, — я знаю, что он любит меня и любит только за мои собственные достоинства».

— Роскошно придумано!

— Считай, что свадьба уже состоялась, ибо пускай даже твои черты не соответствуют образу, нарисованному ее воображением, все равно это ее не очень смутит. Воображаемые черты — туманная картина, которую можно сменить, а вот рамка — ее самолюбие, которое ты удовлетворил. И эту рамку она сохранит, не выбросит, картина же изменится постепенно, пригрезившиеся черты девушка заменит подлинными, твоими, и произойдет это словно по волшебству, так что она и сама не заметит. В какой-то час она убедится, что ее идеал — ты, а вовсе не тот герой мечтаний. Вот тогда ты и станешь славным малым, Финти-Фанти, ибо даже твои дурные черты похорошеют, все превратится в достоинства.

— Прошу прощения, тетушка, мне непонятно только одно, — перебил ее Фери. — Почему вы называете Мари Тоот самолюбивой, когда мы исходили как раз из того, что она скромна, считает себя безобразной и думает, что все кавалеры добиваются только ее приданого.

— Потому что ты, ослик мой, не способен анализировать душу. В том-то и состоит великое самолюбие, что она зеркалу своему не верит, кавалерам не верит, а жаждет еще какого-то, более веского, подтверждения. Вас, мужчин, легко обмануть, когда речь идет о женщине. А ведь могли бы уже понять, когда видите, скажем, шнур в квартире, что — будь он синий, зеленый или красный, бежит ли по потолку, ползет ли внизу, сворачивает по плинтусу сюда, туда или даже прячется в стенку — главное то, что выходит он из звонка и возвращается к нему. Допустим, барышня Тоот в один прекрасный день полюбит тебя, это, несомненно, можно будет назвать нежным чувством к тебе, но провода этих нежных чувств будут у нее включены в самолюбие, исходить оттуда и туда же возвращаться обратно. Но для тебя это слишком высокая материя, поэтому ты особенно не мудри, а вот то, что я старалась вбить тебе в голову, проведи с умом, и посмотришь — все окончится свадьбой. Сударь, заседание окончено. Фери поднялся и с благодарностью поцеловал руку тетушки Мали.

— Покорно благодарю за добрый совет, принимаю по всем пунктам и выполню, точно солдат, отправленный на фронт. Но, разумеется, моего усердия здесь мало, нужна еще и помощь провидения. Прежде всего мне необходимо встретиться с Мари в каком-нибудь нейтральном месте и далеко отсюда. Бонтовар и его окрестности неподходящая арена. Ведь здесь каждый может мне сказать, кто сия «очаровательная незнакомка», которая произвела на меня такое глубокое впечатление. Так что и объявления в газетах ни к чему. Нет, нет, это было бы чересчур глупо. А в такое время, осенью, Тооты наверняка никуда не уезжают.