«Письмо в редакцию.

М. Г., ввиду возобновляемых от времени до времени проектов и предложений о покупке теми иди другими издателями права на издание моих сочинений, считаю необходимым печатно заявить, что никакие права на издание моих сочинений не подлежат продаже.

Временное распоряжение изданием моих произведений, напечатанных до 1881 года (за исключением тех из них, которые я отдал или могу еще отдать во всеобщее пользование), было мною предоставлено лично моей жене, Софье Андреевне Толстой, — без права передачи этого уполномочия в третьи руки.

Все же, написанное мною после 1 января 1881 года (или же написанное и раньше, но неизданное до этого срока), насколько оно подлежит изданию, предоставлено, как я уже неоднократно заявлял в печати, во всеобщее пользование, т. е. после первого появления в печати этого материала у тех или других, по моему усмотрению, издателей, кто угодно в России и за границей имеет право свободно и безвозмездно перепечатывать и переводить эти произведения, не спрашивая ни у кого специального для этого разрешения.

Таким образом, предложения о покупке исключительного, постоянного ли или временного, права на издание каких бы то ни было моих писаний, все равно напечатанных уже или еще не напечатанных, и — появились ли они в свет раньше или позже 1881 года, являются плодом совершенного недоразумения, так как на это не было и нет моего согласия».

Письмо В. Г. Черткова к Христо Досеву (Это письмо единомышленнику Л. Н. печатается здесь в первой редакции, несколько отличной от напечатанной Чертковым в его книге «Уход Толстого».):

19 октября.

«Дорогой Досев, по поводу твоего последнего письма к Анне Константиновне чувствую потребность, во — первых, от всей души поблагодарить тебя за твое доброе отношение к нам, а во — вторых, возразить тебе на то, что ты в нем говоришь по поводу Льва Николаевича.

Говоришь ты о нем, между прочим, следующее:

«Нет хуже, чем рабство. Но еще хуже рабство у балованного дитяти, избалованного самим тобой. Но я не знаю ничего хуже на свете, чем рабство перед глупой, грубой бабой, которая уверена, что чего она ни захоти, ее раб — муж сделает. Не такова ли Софья Андреевна и не в рабстве ли у нее Л.H.? Его послушание перед Софьей Андреевной я считаю не достоинством, а слабостью. Он делает ей уступки, боясь нарушить любовь. Но разве этим не сам он нарушает великую любовь? Ведь она его отделяет от друзей, от народа, от человечества, она заставляет его жить противной жизнью богача — помещика… Я не упрекаю, не осуждаю Л. Н.

— слишком уж люблю и уважаю его. Но мне жаль его. Жаль мне всю его жизнь и великую проповедь, которая для него самого и для близких ему людей не прошла даром, но которая пройдет даром для народа, для человечества, потому что его внешняя жизнь стушевывает в глазах людей все значение и смысл его слов и мыслей…»

Ты заканчиваешь словами: «Не огорчайтесь моими словами. Повторяю — это слова не осуждения, а боли любящего человека. И поэтому, если я не так вижу что-нибудь — прости ты, все вы и Л. Н. Лучшая радость жизни моей — это моя любовь к нему, к вам, друзьям по духу».

Именно потому, что я верю искренности твоей любви к Л. Н. и знаю, как и он с своей стороны тебя любит, — именно поэтому я чувствую неудержимую потребность сказать тебе, милый друг Досев, что ты действительно «не так видишь», что ты ошибаешься, предполагая в Л. Н. рабство и непоследовательность там, где он, наоборот, проявляет самую большую свободу — свободу от заботы о человеческом мнении, и наивысшую последовательность — решимость исполнять волю не свою, а Божью, по мере своего понимания и своих сил, и каким бы личным для него страданиям и к какому бы человеческому осуждению и позору исполнение этой воли его ни подвергало.

Ты ошибаешься, полагая, что Л. Н. находится в рабстве у Софьи Андреевны и что он делает все, что она ни захочет. Напротив того, у него есть предел, дальше которого он ей не уступает. Не уступает он тогда, когда она требует от него того, что несомненно против его совести. И от того, что он не уступает до конца, а придерживается такого предела в своих уступках, — именно от этого самого ему и приходится так много страдать от Софьи Андреевны, не дающей ему из-за этого покоя ни днем, ни ночью.

Относительно того, чтобы уйти от своей жены, Л. Н. за последние десятилетия часто об этом думал и не раз бывал на самой границе того, чтобы совершить этот шаг. Вполне еще возможно, что в конце концов он его и совершит, если убедится в том, что его присутствие около жены не достигает своей цели, а только больше волнует ее и поощряет ее домогательства и деспотизм. Но для этого ему необходимо ясно и несомненно сознать в своей совести, что ему действительно следует ее оставить. Если же до сих пор он еще этого не сделал, то вовсе не потому, чтобы ему было приятнее или следует уйти, что воля Божья — в том, чтобы он ушел. Ему лично настолько было бы приятнее, покойнее и во всех отношениях удобнее, если бы он ушел, что он боится поступить эгоистично, сделать то, что ему самому легче, и отказаться из малодушия от несения того испытания, которое ему назначено.