Шрифт:
— А ты, вижу, неробкого десятка, Катя. Гляди, озлится на тебя Хабара.
— Ему до того дела нет. Никто он мне.
Грустно поглядела на Андрея, сказала с несомненной искренностью:
— Боюсь я, сотник, обижать стануть. Ссориться из-за меня. Нет, не бахвалюсь — баба, как баба. Так ведь одна я тут.
Заключила, не меняя тона:
— Оттого сама выбираю. Чё скажешь?
Андрей не был наивен. На ухабистом военном пути попадались ему всякие женщины, и часто ловил он на себе жаркие взгляды девчонок и вдов. Но чтобы вот так, без утайки и вслух говорили о том — случилось впервые.
— Ну? — спросила Екатерина, покусывая травинку и даже будто бы с любопытством ожидая, как поведет себя Россохатский.
— Ведь не знаю тебя, Катя… — промямлил Андрей. — Спасибо тебе…
И смутился вконец, поняв, что говорит постные и глупые слова.
— Не больно ты разговорист… Да и застенчив, как кошка в чужой избе, — усмехнулась женщина, и на ее лбу появились красные пятна раздражения. — И я тя не знаю. Однако сказала, чё хотела.
— Не сердись, — потерянно пробормотал Андрей. — Право, не знаю…
— Экой ты! — вздохнула женщина. — Вроде курицы: крылья есть, а летать не умеешь.
Она окинула Россохатского взглядом, в котором странно уместились досада и внезапное уважение, пожала плечами и пошла к лагерю.
На следующее утро, только стало светать, Хабара поднял артель. Все торопливо поели печеных лепешек с чаем, и Гришка сказал, искоса следя за Катей:
— Чаша неведомо где и сыщем ли — леший знаеть. Без капитала не уцелеть. Покопаемся пока тут — авось малое золотишко подвернется. Выйдут глухари [38] — пропадем. Верно говорю.
38
Глухари — пустые, без золота, шурфы.
Добавил, не желая врать:
— Много тут не намыть, да все одно лучше, чем ничё.
Не услышав возражений, распорядился:
— Мефодий, Дин и я шлихи станем брать. Сотник подле нас потрется пока, а там — на лесованье пойдеть. Ты, Катя, кошеварь, черемухи на муку нарви, чагу [39] поищи для чая. А время останется — нам пособишь. Так оно ладно будеть.
Собрав нехитрый инструмент, старатели, вытянувшись цепочкой, пошли к Билютыю.
39
Чага — березовый нарост. Кусочки чаги заваривают кипятком и пьют вместо чая.
Двигались в затылок, гуськом. Россохатский вышагивал позади — и вдруг заметил, что разглядывает спины таежников и улыбается. Он даже не понял сразу — почему? А поняв, беззвучно рассмеялся. Дин, Гришка и Дикой смахивали сейчас на охотничьих собак, взявших понизу еще сильный след дичи. Они вытягивали шеи, вздрагивали, и Андрею казалось: даже потявкивают от нетерпения и жадности.
Сойдя к сырому каменистому берегу, Мефодий вдруг закружил на одном месте, и это только усилило схожесть бродяги с промысловым псом на охоте.
И Хабара, и Дин тоже затоптались, завертелись у бережка, и глаза их щупали песок не хуже пальцев, которые сгибались и выпрямлялись сами по себе.
— Тут? — спросил Хабара. — А? Как глядишь, Дин? Как, Мефодий?
Китаец отошел в сторонку, и губы его зашевелились. Затем прихватив лоток и кайлу, никому не сказав ни слова, Дин поспешил к устью Билютыя.
Гришка и Мефодий посмотрели друг на друга, согласно качнули головами и разбежались в разные стороны.
Андрей увязался за артельщиком. Хабара набил лоток донным песком и опустил его в воду. Тотчас вытянул из-за пояса железный гребок, схожий с малой садовой тяпкой, и стал размешивать содержимое посудины. Растерев комки глины, попавшие вместе с песком, принялся встряхивать и мыть пробу. Он делал это до тех пор, пока из лотка не перестала, будто дымок, змеиться взвесь. Наконец на дне осталась одна черная крупка.
Таежник долго и пристально разглядывал шлих.
Золотинок не было.
Хабара оглянулся на Андрея, буркнул:
— Поганые грибы — первые вырастають. Поищи и ты. Авось пофартить.
Россохатский, внимательно наблюдавший за действиями Хабары, тоже вошел в воду. Ему показалось, что промывка — совсем несложное, нехитрое и, может, даже приятное дело. Если, разумеется, трудиться не зря.
Андрей сильно разминал пальцами пробу, встряхивал и перемешивал ее, стараясь очистить от ила и глины.
— Ты не тянись за черным шлихом, — посоветовал Гришка, не поднимая головы. — Гож и серый. А то, гляди, золотинки выплеснешь, — навыка нет.
Работали молча, с мрачной решимостью, без перекуров, не отдыхая. Но лишь солнце встало над головой, артельщик выбрался из реки и, приложив ладони ко рту, хрипло прокричал:
— Ша-абаш!
Когда все сошлись и сели кружком, Хабара, больше для порядка, спросил:
— Ну? Пусто?
— Пусто… — откликнулся Мефодий.