Конечно, некоторые претенденты усматривали в этом шанс для себя.

Эту странность, естественно, использовали и люди, проталкивавшие по поручению Прескота Мейсона кандидатуру Адама Куперсмита.

Дмитрий Авилов проделал подготовительную работу со всем тщанием и дальновидностью. Еще в стенах советской академии он мостил себе путь к личной славе, ежегодно наезжая в Швецию. Здесь у него был давний и пылкий роман с доктором Хельгой Янсон, микробиологом из университета Уппсала, которая хранила о нем столь нежные воспоминания, что готова была ради Авилова идти на баррикады, даже если бы он вовсе не прошел в финальный список.

Помимо мощной поддержки на местном уровне, в пользу Авилова говорил и удачно выбранный момент для публикации.

Адама Куперсмита никто из комитета лично не знал, однако фармацевтическая компания успешно разнесла весть о его тяжелой болезни.

В души членов комитета удалось заронить сочувствие к выдающемуся ученому, обреченному на столь безвременную кончину. Имелось и еще одно соображение, которое невозможно было проигнорировать. Присуждение премии Адаму Куперсмиту будет означать признание заслуг и Макса Рудольфа, волею судеб лишенного справедливых почестей.

Конечно, помимо Авилова и Куперсмита, в финальном списке стояли еще три фамилии. Кроме того, по традиции на заседании комитета непременно объявится какой-нибудь местный юнец по имени, к примеру, Гуннар Хилберт и выдвинет сам себя, придав собранию налет водевиля. Такое происходило из года в год.

По всем меркам, лоббисты развернулись на полную мощь. На ранних стадиях мимолетно мелькало и имя Сэнди Рейвена. Но по негласной договоренности было решено, что он уже получил свою долю признания и наград.

Неожиданно, когда вопрос, казалось, был уже решен, попросил слова один из старейших членов комитета, почтенный Ларс Фредриксен. И все пошло кувырком.

— Достопочтимые коллеги, при всем человеколюбии, мы не можем допустить, чтобы Нобелевская премия превратилась в подобие Оскара — который особенно славится тем, что дается не тем актерам, кто талантлив, а тем, кто тяжело болен. Я убежден, что ученый не имеет права поступаться принципами, руководствуясь состраданием или тем более завистью.

Он обвел взором присутствующих. Его внушительный вид и веские доводы произвели должный эффект.

— Если болезнь Куперсмита говорит в его пользу, тогда почему богатство Рейвена — наоборот? — продолжал Фредриксен. — В конечном счете, по масштабам научных достижений…

Неожиданно перед ним возник помощник, отчаянными жестами привлекающий к себе его внимание. Старик заметил юношу, тот протянул ему листок бумаги. Фредриксен пробежал записку глазами.

— Господин председатель, по данному вопросу у меня еще есть что сказать, но по некоторым соображениям я прошу вас о пятнадцатиминутном перерыве.

В знак уважения к оратору просьбу удовлетворили и объявили пятнадцатиминутный перерыв.

Заслуженный врач ринулся к телефону.

— Это Фредриксен… — начал он.

— Да, Ларс, рад тебя слышать. Надеюсь, не опоздал?

— Вообще-то, если бы вы позвонили еще через час, я бы уже мог доложить хорошие новости.

— И какие же?

— Что премия присуждена вашему протеже. Я как раз выступал с трибуны. Думаю, премия практически у нас в кармане.

— Ну, слава богу! Слава богу, что только «практически».

— Что это значит, сэр?

— Это долгая история, Ларс. И запутанная. В двух словах — я поставил на другую лошадку. Если мы сейчас переиграем, как думаешь, у Адама Куперсмита будут шансы?

Швед растерялся.

— Но если я верно понял данные мне инструкции, вы хотели, чтобы именно Куперсмита я отсек. Поверьте, было нелегко, этому парню все сочувствуют.

— Вот и хорошо. Значит, ты сейчас пойдешь в зал и сыграешь на этой симпатии.

— Сэр, вы мне позволите высказаться откровенно?

— Разумеется. Что за вопрос.

— По правде говоря, если бы с самого начала я был волен выражать свое собственное мнение, я бы давно поддержал Куперсмита.

— Рад это слышать, Фредриксен. Будь здоров.

Том Хартнелл повесил трубку и немного посидел, задумчиво глядя на пруд своего вирджинского имения.

Это был один из самых трудных разговоров в его жизни. Ему пришлось отказаться от зарока, который все эти годы придавал ему сил. От возмездия Адаму Куперсмиту.

Повернувшись к дочери, он спросил: