— Отлично! — обрадовалась Изабель, не дожидаясь, пока отец придумает какой-нибудь вежливый предлог, чтобы отказаться. — Может, подскажешь что-нибудь.

— Круто. — Он улыбнулся и сделал знак друзьям: — Ребята, вы идите, я сейчас.

Реймонд пребывал в таком неудовольствии, что первый бросок полностью провалил. Шар попал в правый желоб и беспрепятственно укатился в пит.

— Не повезло, мистер да Коста, — посочувствовал Джерри. — Мне кажется, вы рановато его из руки выпустили.

Реймонд, все еще внутренне негодуя, отреагировал на этот непрошеный совет ворчанием:

— Да. Верно. Я, вообще-то, давно не играл.

— Если позволите, — продолжал Джерри, — я бы посоветовал вам взять шар полегче.

Эту рекомендацию Реймонд нарочито пропустил мимо ушей и с такой силой послал второй шар, что тот так же быстро скатился в желоб, на сей раз — левый.

Настала очередь Изабель. Не подавая виду, она приняла совет Джерри как руководство к действию и выбрала себе самый легкий шар. Но это ей мало помогло, она сумела лишь неловко приблизиться к линии броска и выпустить шар из руки. Однако в отличие от отца шар у нее, по крайней мере, остался в колее. И даже снес под конец три кегли.

Изабель подняла глаза на Джерри.

— Неплохо, — приободрил тот. — Типичная ошибка начинающего — остановиться как раз перед броском. Тебе, как физику, следовало бы понимать, что тем самым ты сводишь на нет всю набранную инерцию. А смысл разбега как раз в том, чтобы сообщить шару наибольшее ускорение.

— Ого, — удивилась Изабель, — ты рассуждаешь, как физик.

— Нет уж, благодарю покорно, — отпрянул Джерри. — Но чему-то меня все же успели научить.

Их разговор был прерван появлением привлекательной блондинки примерно одного возраста с Джерри.

— Прахт, идем, мы не можем ждать тебя до ночи! — В ее голосе звучали собственнические нотки. — Ты же знаешь, некоторым ребятам к одиннадцати надо быть дома.

Джерри кивнул и повернулся к да Коста.

— Прошу меня извинить, но я тут один с машиной, не могу испортить вечер друзьям. Может, еще как-нибудь поиграем?

— Конечно, — согласилась Изабель, стараясь не показать своего огорчения.

Они с отцом продолжили неумелую игру, хотя по прошествии какого-то времени научились воспринимать свои промахи с юмором.

Возвращаясь домой, Реймонд решил, что настал момент предостеречь дочь от большой ошибки.

— Изабель, надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты общалась с подобного рода молодыми людьми.

— Пап, я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — ответила она с искренним недоумением.

— Простая математика, — пояснил Реймонд. — Сама посуди: домой им надо успеть к одиннадцати, а сейчас только двадцать минут десятого. Можно себе представить, каким безобразиям они сейчас предадутся.

Изабель прекрасно понимала, что это была всего лишь очередная попытка отца дискредитировать в ее глазах Джерри Прахта.

И одновременно не могла избавиться от сожаления, что той девушкой была не она.

Аня лежала в забытьи на больничной койке. Мысли ее находились далеко в прошлом.

Это было тысячу лет назад, за миллион миль отсюда.

Москва для юной Ани Литман была пределом мечтаний. Все детство она слышала это слово из уст родителей, и оно всякий раз звучало для нее эквивалентом земного рая. В Шереметьеве она села на автобус и от усталости почти не смотрела в окно, едва замечая, насколько серыми и унылыми выглядели выстроившиеся вдоль дороги жилые кварталы. Послевоенная Москва вся была такая — серая и унылая.

Ане повезло, во всяком случае, ей так показалось, — она сразу получила место в переполненном общежитии университетской больницы. Но очень скоро Аня поняла, почему место оказалось незанятым: это была верхняя койка в комнате, где жила крайне стервозная докторица — будущий хирург-офтальмолог.

Ольга Петровна Дашкевич обладала настолько скверным характером, что за первый же год проживания в общежитии сумела выжить шестерых соседок. Аню предупреждали, но она все же оказалась не подготовленной к откровенной наглости своей соседки.

— Литман, что у тебя с носом случилось?

Аня поднесла руку к лицу, решив, что нечаянно оцарапалась.

Но Ольга, усмехаясь, пояснила:

— Нет, он у тебя совершенно нормальный. Я думала, у всех евреев носы как рубильники.

Аня попыталась не реагировать и спокойно ответила:

— Ольга Петровна, вы не могли бы объяснить, как вышло, что вы выбрали себе в научные руководители профессора Шварца?

— Милочка, — многозначительно усмехнулась та, — я же не говорю, что среди вас нет умных людей.