Фаузи взглянул на израильское удостоверение и попытался проглотить ком в горле. Сказать он ничего не смог.

Кабаков глубоко вздохнул и встал.

— Сержант, я выйду, глотну свежего воздуха. Возможно, Мустафа Фаузи проголодался. Позови меня, когда он кончит кушать собственные яйца. — И он направился к двери.

— У меня родные в Бейруте, — чуть слышно произнес Фаузи, едва сдерживая дрожь.

— Ну разумеется, — ответил Кабаков, — и им наверняка угрожали. — Фаузи сидел на койке полуобнаженный, и Кабакову было видно, как колотится за тощими ребрами его сердце. — Можете врать таможенникам сколько угодно. Только не надо врать мне, Фаузи. Потому что нет на земле такого места, где можно спрятаться от меня. Ни здесь, ни дома, ни в самом далеком порту. Но я с уважением отношусь к вашим родным, потому что разбираюсь в таких вещах. И я вас прикрою.

— Ливанец убил Лармозо на Азорах, — начал Фаузи.

Мошевский ненавидел пытки и знал, что Кабаков испытывает к силовым методам такое же отвращение. Ему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не улыбнуться, когда он принялся обыскивать каюту. Каждый раз, когда Фаузи замолкал, сержант оборачивался к нему, стараясь скорчить гримасу пострашнее, и делал вид, что ужасно разочарован тем, что не пришлось воспользоваться ножом.

— Опишите ливанца.

— Худощавый, среднего роста. На лице — шрам. Свежий — корка еще не сошла.

— Что было в тюках?

— Я не знаю, Аллах свидетель. Ливанец перепаковывал их из ящиков в носовом трюме. Никого к ним не подпускал.

— Сколько людей было на катере?

— Двое.

— Опишите.

— Один высокий и худой, другой поменьше. В масках. Я боялся на них смотреть.

— На каком языке говорили?

— Высокий говорил с ливанцем на английском.

— А маленький?

— Маленький ничего не говорил.

— А это не могла быть женщина?

Фаузи покраснел. Он не мог признать, что испугался женщины. Такое было просто немыслимо.

— Ливанец держал вас под прицелом, вашим родным угрожали… Вы из-за этого согласились сотрудничать с ними, Фаузи, — сказал Кабаков мягко.

— Да, это могла быть женщина, — произнес наконец Фаузи.

— Вы не обратили внимания на ее руки, когда она бралась за тюки?

— Руки были в перчатках. Но на затылке, под маской, у нее была вроде бы шишка — может, волосы узлом. Ну, и еще про зад могу сказать.

— Про зад?

— Ну, круглый какой-то. И шире, чем у мужчины. Может, просто молодой парнишка, не очень худой?

Мошевский, осматривавший холодильник, решил угоститься пивом. За бутылкой обнаружился какой-то предмет. Мошевский вытащил его из холодильника и протянул Кабакову.

— А что, вера капитана Лармозо требовала, чтобы он держал предметы культа в холодильнике? — спросил Кабаков, поднеся к глазам Фаузи исцарапанную ножом фигурку Мадонны.

Фаузи смотрел на нее с неподдельным изумлением и даже с отвращением, какое обычно испытывает истинный мусульманин к священным изваяниям всякого рода. Кабаков задумался. Он понюхал фигурку, поковырял ногтем. Пластиковая взрывчатка. Лармозо знал, что это такое, но не очень хорошо был осведомлен о ее свойствах, решил он. Капитан считал, что взрывчатку надо хранить в холодном месте, таком же холодном, как трюм. Зря беспокоился, думал Кабаков. Он повертел фигурку в пальцах. Им пришлось здорово потрудиться, чтобы вот так замаскировать взрывчатку. Значит, они поначалу планировали провезти ее через таможню.

— Дайте-ка мне судовые журналы, быстро, — резко сказал он.

Фаузи хоть и не сразу, но все же разыскал декларацию судового груза и фрахтовую ведомость. Минеральная вода, не облагаемые пошлиной шкуры, плоская посуда… Да вот! Три ящика культовых статуэток. Сделано на Тайване. Грузополучатель — Музи.

С Бруклинского холма Музи смотрел, как «Летиция» заходит в нью-йоркскую гавань в сопровождении катера береговой охраны. Что такое натворил этот идиот Лармозо? Музи выругался на нескольких языках сразу и бросился к телефонной будке, развив самую большую скорость, на которую был способен: мили две с половиной в час. Он передвигался медленно и с достоинством, точно слон, и, точно слон, обладал удивительной в таком огромном теле грацией. Он любил гармонию и порядок во всем. В том, что теперь происходило, не было ни гармонии, ни порядка.

Из-за своей полноты войти в телефонную будку он не мог, но легко мог дотянуться до диска и набрать номер. Звонил он в Управление береговой охраны, розыска и спасения на водах. Представился как репортер «Эль Диарио Ла Пренса». Весьма доброжелательный молодой человек из пресс-центра управления сообщил ему все, что сам смог выяснить из переговоров по радиотелефону о «Летиции» и ее пропавшем без вести капитане, а также о преследовании быстроходного катера.

Музи поехал по скоростному шоссе Бруклин — Куинс, откуда прекрасно были видны бруклинские доки. На пирсе, у которого ошвартовалась «Летиция», стояли машины. Таможенники. Но еще и полиция. Он почувствовал немалое облегчение, разглядев, что ни на сухогрузе, ни на катере нет красного двухвостого флага, кричащего: «На борту — опасный груз!» Либо таможенники и полиция ничего не обнаружили, либо взрывчатку забрал с корабля тот самый быстроходный катер. Если катер и в самом деле забрал взрывчатку, у Музи в распоряжении оставалось довольно много времени, пока правоохранители разберутся. Таможне и полицейским понадобится не один день, чтобы провести на «Летиции» инвентаризацию груза и обнаружить недостачу. Вполне возможно, что тут он еще не погорел. Но он чувствовал, что кое в чем другом он горит синим пламенем.

Что-то пошло очень сильно наперекосяк. И не важно, по чьей вине. Обвинят все равно его, Музи. Четверть миллиона долларов, полученных от арабов, хранились в одном из голландских банков. Те, кто ему заплатил, не станут слушать никаких объяснений. Если взрывчатку забрали в открытом море, значит, они решили, что он готов их продать, что он их предал. Что же натворил этот идиот Лармозо? Как бы то ни было, Музи понимал, что у него не будет и одного шанса доказать, что он ни в чем не виноват. «Черный сентябрь» покончит с ним при первой же возможности. Придется уйти на покой раньше времени, это совершенно ясно.