Да и у нас, в общем-то, не принято…

Своего первенца — Люнетта родила в сентябре две тысячи третьего года, как раз через девять месяцев после того самого, проклятого Рождественского бала. Я — уехал из Тегерана весной две тысячи третьего, направляясь в Америку и бросив Люнетту — получается, поступил как подонок. Николай же — забрал ее сразу и даже не задал ни единого вопроса относительно ребенка.

Свинья ты, поросенок… Не поросенок — а именно свинья!

Зато — в нужный момент этот вопрос немедленно задала Ксения. Все было еще страшнее — потому что мы с Николаем были так дружны, что уговорились назвать одного из своих детей в честь друг друга, вот почему нашего с Ксенией сына звали Николай, Ник. Своего первенца — Николай назвал Павлом, я и не помнил особо эту клятву, данную, когда нам было по четырнадцать лет — а вот первенца от Анахиты Николай назвал Александром. Я уже после ранения, долечиваясь здесь, в санатории — нашел информацию о том, что буквально за два месяца до войны, Александр, первенец Николая и Анахиты — упал с лошади во время прогулки. Его, естественно, доставили в Царскосельскую больницу. А там — для Ее Высочества договориться с кем-то из врачей… скажем вот о чем: сыну нужна кровь для переливания… странно, сударь, но ваша кровь почему-то для него не подходит… что-то в таком духе.

И Николай, искушенный в любых видах интриг в наших условных, мужских мирах — оказался полностью беспомощным против интриги своей сестры.

Поделиться с этим, кроме Ксении, он ни с кем не мог — позор страшный, а тут родная кровь, как никак, родная сестра. Ксения естественно вызвалась помочь — встретиться со мной, где-нибудь на нейтральной территории и поговорить обо всем начистоту. Сам Николай этого сделать не мог. Во-первых, потому что он чувствовал, что совершил серьезную подлость по отношению ко мне, еще там, в Тегеране. Во-вторых — потому что была затронута его честь, и затронута очень серьезно. Ксения вызвала меня в Берлин и там — мы с ней «поговорили начистоту» в защищенной от прослушивания комнате — Ксения не хотела оставлять следов, не хотела, чтобы кто-то понял, о чем мы с ней там говорили. Там — она сказала мне часть правды про Анахиту, именно такую часть, которую было нужно сказать, чтобы я пошел по следу. И сказала много лжи — направленной на то, чтобы я больше никогда не возвращался в Россию. Заговор, меня считают одним из заговорщиков и все в таком духе. Для нее — было жизненно важно, чтобы я никогда не возвращался в Россию — один откровенный разговор между мной и Николаем и мы оба поймем, что нас обманули. Вернувшись в Санкт-Петербург, она рассказала своему брату много интересного про наш разговор — при этом ни слова правды. Николай — от услышанного пришел в ярость и буквально вышвырнул Анахиту из дворца вместе с ее (и своими!) детьми, сослав ее в Туркестан.

Вот так вот и ломаются судьбы…

Ксения не раскаивалась, даже сейчас, когда я поймал ее на лжи. Нет-нет… Трудно даже представить себе, как она ненавидит Люнетту… женщину, которая попыталась отнять у нее и бывшего любовника и брата. Ненавидит своей, чисто женской ненавистью, ненавистью самки, на домашний очаг которой посягнула другая самка — мужская ненависть тут и рядом не стояла. Если бы она могла — она бы ее просто убила. Поэтому — она не раскаивается, нет…

— Ты то портить макияж не будешь, верно? — впервые за все время разговора улыбнулся я

— Верно…. — Ксения тоже улыбнулась.

Негласный договор был заключен

— Тебе не холодно здесь? Сильно дует.

— Пожалуй…

Как галантный кавалер — я подал даме руку. Мы вместе — вышли на дорогу…

— После войны, у кавалерственных дам [90] вошло в моду проведывать раненых. Полагаю, что мне тоже… возможно стоит последовать моде. Хотя я всегда плевала на нее…

Я поцеловал руку Ксении

— Да нет, Ваше Высочество. Думаю, не стоит изменять своим милым привычкам.

Ксения зло взглянула на меня. Но ничего не сказала.

Почему я принял условия игры? По разным причинам. Во-первых, если сказать правду — ничего кроме горя это не принесет, причем многим людям. Во-вторых — теперь в Россию вернулась Юлия. Ксения упомянула о ней в разговоре не случайно, совершенно не случайно — она ненавидит и ее. И мне — не стоит заводить себе такого врага, как Ее Высочество, хотя бы ради Юлии и Майкла.

И, наконец, в-третьих — сама того не подозревая, Ксения отодвинула в сторону камень, под которым оказалась не просто гадюка — а целой гнездо гадов. И с этим надо что-то делать — а с личными переживаниями разбираться потом.

Но сначала — мне надо добраться до этого проклятого крыльца…

Ливадия…

Ливадийский дворец — когда то мы лазали через его забор. Дворец, оставшийся Николаю от отца и деда. Одно из мест, где можно хоть немного отдохнуть.

Уже несколько дней я работал в Ливадийском дворце. Переехал сюда сразу после того, как проводил Майкла… дай Бог ему удачи на этой скользкой дорожке. Можно было бы работать и в Ак-мечети, но там — слишком много насущных и неотложных дел, работать мне там не дадут.

Я был «командой Б» — в каком-то смысле. Давно, еще в конце семидесятых — Меллон-старший, еще работавший тогда директором СРС — создал команду Б в составе Специальной разведывательной службы САСШ. Команду, возглавлявшуюся неким Подгурским, тогда еще мало кому известным. Эта команда, состоявшая из представителей научных кругов, но не правых, как тогда казалось — а «правачествующих». [91] Эта «команда Б» должна была, получая те же самые разведывательные данные, которые получали штатные аналитики СРС — представлять директору СРС, а возможно и президенту их независимую оценку и аналитический расклад по ним. Команда Б проработала до середины восьмидесятых и ее вклад в разрушение Америки — трудно переоценить. Именно тогда — была заложена политика восьмидесятых — политика Фолсома, основанная на крайней русофобии, агрессивности, трансатлантическом братании с врагами. По моему глубокому убеждению — именно эта политика уже тогда, в восемьдесят втором — чуть не привела к ядерной войне. Атака японского императорского флота на Панаму и Гавайи, новый виток дестабилизации в южной части Атлантического океана, закончившийся прямыми столкновениями британского флота и Флота открытого моря Священной римской Империи, открытая дестабилизация и мятеж Польши. Именно измена фолсомовской Америки сделала подобные геополитические движения возможными. Япония никогда не осмелилась бы напасть на Гавайи и Панаму — если бы знала о действующих договоренностях России и САСШ и возможности ответного удара с российской территории по Токио. Британия — никогда не осмелилась бы провоцировать польский вооруженный мятеж и вступать в схватку со Священной Римской Империей — если бы доподлинно не знала, что САСШ будут на ее стороне. Более того — я не могу о том утверждать, но возможно, что был готов и план возвращения САСШ в Индокитай с одновременным ударом русской армии по территории континентальной Японии. Все это было сорвано не дешевым голливудским актером, вскочившим в президентское кресло как ковбой в седло — а именно действиями «Команды Б», поставлявшей североамериканскому правительству совершенно безумную, параноидальную информацию о русской угрозе. И людьми, к ней присоединившимися.

Я тоже в каком-то смысле — команда Б в единственном числе. У меня нет ни помощников, ни технического персонала — только компьютер, доступ к базам данных и голова. И единственная моя задача — попытаться хотя бы приблизительно очертить контуры мирового заговора, к выводам о существовании которого я пришел во время своего лежания на больничной койке. Знаете — если остановиться и просто подумать — иногда это сильно помогает.

Николай приехал через несколько дней — как только смог вырваться. Он мало кому доверял, стал намного жестче, чем раньше. Его кортеж включал в себя несколько машин и бронетранспортер — дожились до того, что приходится принимать и такие меры безопасности. Услышав шум машин, я вышел на балкон второго этажа — машина Николая стояла у самого подъезда, как раз под моими ногами — мы стояли на балюстраде, [92] я и несколько снайперов Собственного Конвоя. Второй машине места под балюстрадой, со всех сторон завешенной белым полотном не хватило — и я увидел, как из второй машины высаживается Путилов. Значит — по-прежнему в обойме. Не Цакая, конечно — но резать вполне в состоянии. [93]