Цельное чувство
вернуться

Цетлин Михаил Осипович
Шрифт:

2. Вальс

Ах, счастья, я счастья хочу Без конца, без границ, без краев, И вот я на миг улечу В озаренные области снов. Потому что в жизни моей Все так бедно и так темно, Золотых так мало огней, И явственно близкое дно. А я бы хотел умереть В блаженном сиянии слез, А я бы хотел сгореть В томно медленном пламени грез. И когда средь вальса слова Ты мне шепчешь, как легкие сны, Так кружится в чаду голова. Как от сладкого бреда весны!

3. Полька

Я люблю вас с болью слез. Вы скользите по паркету, Быстрый танец вас унес К счастью, к солнцу, к жизни, к свету. Быстрый танец закружил В вихре грез немые пары, Я в тиши подсторожил Блеск очей, сердец удары. Электрических огней Льется свет на вас тревожно. Прочь заботы серых дней, Будет правдой все, что ложно! Вы во сне — я наяву: Вижу, вижу в вихре танца Под глазами синеву, Лихорадочность румянца. Пусть же будет весел такт, Оживленны кавалеры, Этот вечер лишь антракт В пьесе скучной, в жизни серой.

4. Па д’эспань

Они парами тихо под музыку шли, Некрасивы были их лица, Эти бледные, бедные дети земли, Дети столицы. В долгие дни Работы и хмурой заботы Мечтали они. Над свинцом серой жизни сверкала мечты позолота. День их мечты, Вот ты! Бедные, бедные люди, Я страстно молюсь, Я горько молюсь о радостном чуде! И горько сжимает мне горло, как грубая чья-то рука, Тоска. А вас вперед увлекает Танец, И на бледных щеках так ярко сверкает Румянец. Шаг вперед, шаг назад, Робкий смех, нежный взгляд, Между рук гибкий стан, И волнуется кровь, И сияет любовь, — О, жалкий роман, О, горький обман! Шаг назад, шаг вперед. Скривился рот От нежной, смущенной и милой улыбки, Как странны ошибки, Как скоро конец настает. Бедные, бедные люди, Я тайно молюсь, Я странно молюсь, Я горько молюсь о творческом чуде! О, неужели оно не придет? Как люблю я вас всех, Рядом смеются счастливые люди, Как им не стыдно, как им не грех Смеяться над этими девушками с робкими глазами, У меня в душе их грубый смех Звенит словами. О, как все вы похожи, Серые девушки — все, как одна. Боже, за что, за что же Бросил ты их в эту пропасть без дна! Какой ужас быть только похожей, Ужас без дна! 1905

«Вечерние улицы жутки…»

Вечерние улицы жутки, Как воды ночной реки, И ходят по ним проститутки, Как образы вечной тоски. Вот взором голодной собаки Глядят мне в глаза сквозь муть, И грубая ругань и драки Нарушают хмурую жуть. Окутанный тьмою ночною, Я словно в русле реки — Как дно черно подо мною, Как воды ее глубоки! И в сердце острая жалость — Накормить какую-нибудь. И в сердце, как смерть, усталость На горячей груди уснуть. О, как черные воды жутки. Упаду, потону, захлебнусь! В утро мутное у проститутки В полинялом гробу проснусь. 1911

В Швейцарии

Ты мне сказала: «Видишь, вот Поток. Весь мир — мистерия. Иль ниспаденье этих вод Не чудо для неверия? Какая творческая длань Их с высоты низринула И дымно-призрачную ткань На горный кряж накинула? Иль кто-то вечный распустил Серебряные волосы, И солнца луч позолотил Их трепетные полосы?» Я не ответил. С вышины Летел поток серебряный, Звеня дрожанием струны На арфе поколебленной.

Флоренция

Флоренция — ты светлая мелодия Во сне. Картин безмолвие в Уффициях. Плеск мерный Арно. В ласковой природе я Подслушал тайну, буду ей молиться я. Сестра моя, святая и любимая, Наставница, так ясно, тайно мудрая, Как ясные и всё ж неизъяснимые, Как дымно-голубые горы твои, Умбрия. 1911

III. Переводы

Музыка (Шелли)

По божественной музыке я томлюсь в страстной муке, Мое сердце в той жажде — цветок умирающий. Лей же, лей вино дивное — музыки звуки, В серебристом дрожании светло затихающей. Как долина безводная высыхает бесплодная, Задыхаюсь без музыки я с тоской безысходною. О, дыхание музыки таинственно сладко, Больше, больше той влаги, внезапно пролившейся! От нее разжимаются кольца и складки Злой заботы, змеи, вокруг сердца обвившейся, Словно ток облегчения через вену каждую Льется в сердце мое, истомленное жаждою. Я без музыки словно лесная фиалка У глубокого озера, когда чашечку рос ее Выпил полдень дремотный, и лежит она жалко, И туман не поит ее, и запах унес ее Вольный ветер на крыльях над гладью зеркальною. Но когда я гармонией упоен музыкальною, Словно вновь вино в чаше зачарованной пью я, И кипит, и сверкает та чаша торжественно, Словно фея мне счастье дарит поцелуя. Я томлюсь по музыке — она божественна.

Гребец (Le passeur d'eau) (Верхарн)

Он греб сквозь враждебные волны и тьму, Тростинку зеленую крепко зубами сжимая. Но та, увы, что взывала к нему, Там, в темной дали за волнами, Скрывалась, всё вглубь уходя, пропадая. И с берега башни с часами И очи окон Смотрели, как бился и мучился он, Свой торс от усилия вдвое сгибая, Как мускул был каждый его напряжен. И вдруг сломалось весло, Теченье его унесло Тяжелыми волнами к морю. А ту, что его окликала и звала, Туманная мгла покрывала, Она простирала к нему, отдаленному, руки, В безумной ломая их муке. Гребец остающимся цельным веслом Стал волны сильней рассекать напролом, И всё его тело трещало, И сердце в горячечной, трепетной дрожи дрожало. Ударом поток Сломал вдруг руль и повлек Его, как жалкое лохмотье, в море. И окна жилищ над рекой, Глядящие с жуткой тоской, И башни с часами, как темные вдовы, Над нею стоящие, прямы, суровы, Смотрели в упор на него, Безумца, который упорно — зачем, для чего! — Свой путь продолжал безумный. А та, что его звала, окликала, Вопила, вопила и всё не смолкала, И, вытянув шею, с усильем в безвестный простор порывалась, И в ужасе вся надрывалась. Гребец же, как будто литой из металла, Средь бури, что вкруг клокотала, Стоял и своим уцелевшим веслом Всё греб напролом. И старческим взорам его воспаленным Казался далекий простор освещенным, Оттуда всё голос к нему доносился И жалобно в душу просился. Сломалось второе весло, Теченьем его унесло, Как жалкую соломинку, в море. И он, истомленный, упал на скамью, Почувствовав горько разбитость свою. Теченьем его подхватило, Назад оглянулся, — напрасно растрачены силы, От берега он не отчалил ладью. И окна, и башни с часами Глядели большими пустыми глазами На гибель усилий, поверженных в прах. Но дух был упорен его, И он сохранил, — знает Бог, накогда, для чего, — Тростинку зеленую, сжатую крепко в зубах.