Шрифт:
XI
Наверно, в подсолнечном мире Уж все повторялось стократ: Вот так заседал в древнем «Пире» Седой и курносый Сократ. Царя Одиссея так прежде Свининой кормил Алкиной. Нетрезвый и в рваной одежде Уснул в винограднике Ной. Привет прежде жившим! Обида Вам Смерти да будет легка, Вы все, что в обитель Аида От пира ушли на века! XII
Мы также не ведаем часа, В который покинем сей свет. Но только до жирного мяса Элегии грустный расцвет. Ах, можно ли с нежною дичью Сравнить ароматный кусок, Дымящейся жертвы величье, Алтарь, источающий сок… Огромным ножом его взрежем: Мы живы, не наша вина! А с жизнью невместно быть трезвым; Налейте в стаканы вина! XIII
Вино создалось не капризом, Вино создавало богов. Припомним бродягу Гафиза С стаканом средь пестрых цветов. Когда разлетались туманы На утре сквозь стрельчатых ниш, Он был превосходней султана, Любовник, поэт и дервиш. Дивиться ли нам, что в поэте Рождает волненья стакан? Олимпа воспитанник Гёте Ему посвятил свой «Диван». XVI
Конечно, всему свое время, Но правдою трудно нам жить. Лишь сытыми можем мы зренье На все любопытно острить. С стаканом, раздавшись на креслах, С кипучим довольством в груди, С приятною тяжестью в чреслах На мир ты теперь погляди. Склоняется солнце. Деревня. В луга убегает река. И огненно-красные гребни, Как горы, несут облака. XVII
Мы, дети, вернулись обратно К родимой, к природе, в чертог. Нам сладкое очень приятно — Любви материнский залог. Причудливость башни пломбира Рукой беспощадной нарушь; Восславит гортани пусть лира Симфонию яблок и груш. И мы не дождемся укора, Что тешим балованный глаз, Что плещется в рюмку ликера Рубин, изумруд и топаз. XVIII
Хозяин, хозяйка! Примите Вы наш благодушный привет. Содружества прочные нити Плетет превосходный обед. Мы скромны, мы много не знаем, Пред многим мы чувствуем страх, Но жизнь эта кажется раем В довольстве, трудах и пирах. И верим: не сгибнуть нам в Лете, Как ни были б Церберы злы, Когда краснощекие дети Займут вслед за нами столы. XIX
Она ведь извечна, стихия Классической плотной еды. Ты ей предавалась, Россия, До шалой голодной беды… Эй, вспомни несложную сладость Средь шумных гребней бытия, И пусть возвратится к нам радость, Простейшая радость твоя. Откроемте жирные губы, Испустим славянский наш гик! (Хоть это бессовестно грубо — Все выболтал пьяный язык.) XX
Довольно! Несложною темой Еда взята с разных сторон… Иди, завершай же поэму, Глухой, усладительный сон. На дедовском старом диване, На мягком уютном гнезде, Увидишь во снах, о чем ране Поведывал Синей Звезде. О, нежною была подруга И сердце певучим тогда. Теперь же спит рядом — супруга, А радость земная — еда. КАЗНЬ
ДРАКОН
СУМЕРКИ
ХАРЧЕВКА
ЯПОНСКИЕ СТИХИ
1. Любовь
2. Игрушка