Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

3. Ветер

Теплый ветер веет, и на высоких шестах летают красные карпы, Ныряют в воздухе, вьются и носятся. Розовым цветом залиты путаные вишни. У домика раздвинуты рамы. Внутри прохладно.

4. Носильщики

Пусть бредут в грязи бедные носильщики, как ежи, в соломенных накидках; Дождь звонко стучит в их широкие шляпы конусом. В паланкине, за Стеклами, прижавшись, — молодая дама. Над горами ветер носит облака и туманы.

5. Красота

Луна холодна на синем шелке неба над черной зонтичной сосной; Холодны цветы, изысканны изящные вырезы без запаха; Всего холоднее белый снег на пурпуровых воротах храма. Эти три холодные вещи весьма красивы. Токио

ВАРВАРА ИЕВЛЕВА

ГОРОД ХАРБИН

Странный город блеска, денег и наживы, Город над степной песчаною рекой, Может быть, преступный, может быть, красивый, Яркий и безличный, шумный и чужой. Город, где цветы не знают аромата, Город странных мыслей и дурманных снов, Где ничто не честно, где ничто не свято, Где звучит насмешкой звон колоколов. Город, где сквозь маску пестрого наряда Смотрит полудикий сумрачный Восток, Где слова без смысла — нежность и пощада, Где в душе последний гаснет огонек. Весь в больном стремленьи, весь в больной тревоге, Ты сжигаешь силы в призрачной борьбе, Город, где скрестились пыльные дороги, Я в свой час последний вспомню о тебе.

СВЕТИЛЬНИК

Темной ночью я вышел в дорогу, Ты сама мне светильник зажгла. За теплом и уютом порога Сжала горло мне цепкая мгла. Долго звал я средь гулкого мрака Тех, что раньше и дальше ушли, Я искал сокровенного знака На дорогах заклятой земли. Как пойму? На вершине ли горной Он снегами сверкнет в вышине, Или вязью иероглифов черной Пробежит по дворцовой стене? Или, может быть, ночью, до света, Вдаль проскачет испуганный конь? Или звонкие строфы сонета Всколыхнут мой заветный огонь? Пробираясь путями чужими, Я не помню, кто враг мне, кто друг, Я забыл твое тихое имя И касания ласковых рук. Но когда в обветшалой одежде Задержу я у цели свой шаг — Твой светильник, зажженный, как прежде, Мне покажет обещанный знак.

ХИМЕРА

Химера из серого грузного камня На старой китайской изогнутой крыше, Печаль свою древнюю ты отдала мне, И сердце стучит заглушенней и тише. Ты в той же застыла жестокой гримасе, Как в светлой Элладе, средь песен и смеха. Не ждешь ли, что витязь на легком Пегасе Примчится на бой в окрыленных доспехах? Не ты ли в надменном и пышном Париже Гюго вдохновляла причудливый гений? Сквозь ветхие ткани прошедшего вижу Твое настоящее в горьком прозреньи. Мутно бледнеет ночь, Тонет в крови рассвет. Кто нам сумеет помочь? Мира на свете нет. С темных откосов крыш Смотрят глаза химер. Пленный погасший Париж Сумрачен, скучен и сер. Крадется площадью ложь, Идет по площади враг. Прячет невольную дрожь Четкий военный шаг. Нет, не настал еще миг Добычу отнять у судьбы. Город, как прежде, велик. Слабы, как прежде, рабы. Заперта тяжкая дверь, Страшен безмолвный рок. Каменный пленный зверь Жадно глядит на Восток. И вновь расплетаются ткани тумана, И снова весна на просторах Китая. Химера молчит про мечты и обманы. Молчит и не скажет. Не скажет — но знает.

ДЖИОКОНДА

Не портрет, не виденье — чудесней. Не богиня, не муза — сильнее. Не красавица — странное счастье, Мона Лиза — свершенье и рок. Джиоконда, чье имя, как песня, Ты, кого описать не умею, Колдовской одаренная властью, Пережившая время и срок. Ты, кого созерцал Леонардо, Опуская задумчиво кисти, И, в мечтах забываясь бессвязных. Думал, как передать полотну Это облако амбры и нарда, Это ржавое золото листьев, Прелесть пальцев надменных и праздных И улыбки твоей тишину. А теперь в негасимом полудне Затаенно и мудро-лукаво Ты из рамы глядишь сквозь столетья, На тебе только ведомый день. Джиоконда, легенда и будни, Воплотившая горечь и славу, Вижу я при изменчивом свете За плечом твоим мастера тень.

НИНА ИЛЬНЕК

В КИНО

Намеком знакомых страданий — чужая больная любовь, а Грета Гарбо на экране нахмурила тонкую бровь. Ты в сумраке голову свесил и сгорбился даже слегка. Белеет на поручне кресел, как мрамор, бесстрастно рука. С простуженных клавиш рояля течет неподдельная грусть, но ты разгадаешь едва ли, что я на тебя не сержусь. И только желанием странным душа моя брошена в плен: оплакать с героем экранным полынную горечь измен.

У ТЕАТРА

У театра я стою покорно с тихою усталостью в груди. Ты пошел проститься с дамой в черном, с тою, что сидела впереди. А теперь ты с ней стоишь поодаль. Не подметил так, как я, никто, как любовно ты в дверях ей подал шелковое легкое манто. Ветер ли, сорвавшись по капризу, сбросил вниз перчатку, закружив, и, подняв, спросил ты: «Это вызов?» и ответом вспыхнуло: «Призыв». Поцелуй же руку ей в запястье, взглядом взгляд поймай, останови! Ведь всегда — ворованное счастье кажется заманчивей любви.

В ПОЕЗДЕ

Печали тайные укоры… А из вагонного окна зовут в бескрайние просторы закат, поля и тишина… То взреяв, то снижаясь вместе, ныряют струны-провода, неся волнующие вести в невидимые города. И кротки так необъяснимо деревья, мчащиеся прочь, и клубы тающего дыма, и наступающая ночь. Но с грустью горькою и едкой не отрываясь смотришь ты, как вянут жалостно за сеткой его прощальные цветы… Как осознать, что скрыт в скитаньи свободы сладостный исток, когда белеет на диване слезами смоченный платок? А темнота под свод небесный уже вползла, и твой вагон уносит в даль и в неизвестность бескрылый огненный дракон.