Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

ЯМАДЖИ

Японской девушке, убитой любовью

Она была такая скромница, Что даже стоило труда Мне с ней поближе познакомиться В тот вечер ветреный… тогда. Мы по-китайски было начали. Но что я знаю: пустяки. Потом самих нас озадачили, Смешавшись в кучу, языки. Нам бой принес поднос, как принято, Там был кофейник и ликер, Но понимаю я ведь ныне то, Что говорил мне ее взор. Он говорил о том, что русские Не знают слова «умереть», И не блестели глазки узкие Там, где уж чувствовалась смерть. Теперь, конечно, не поспорю я. Что именно вот в тот момент Жерло я видел крематория Все в языках кровавых лент. Но я поспорю, что в день будущий, Который жизнь пробьет, дробя, Сквозь мглу тебя увижу идущей, Ямаджи-сан, тебя, тебя… И ты, быть может, мне, тоскливому, Не знавшему, куда идти, Укажешь грань к неторопливому, Но неизменному пути.

МАЯТА

Фрагмент поэмы

О. И. А.

Если апрель… если рядом — любимая… Если как будто и ты тоже люб, И застилается город весь дымами, Розовым, чистым дымочком из труб, Если рассвет… Если рядом — желанная… Если как будто желанен и ты — Господи Боже, заря эта ранняя — Вся воплощенье давнишней мечты. Гукал авто, вровень встав с полисменами, Вы же шоферу — кивок на ходу, Взглядом, который роднит вас с царевнами: «Лучше пешком я сегодня пойду…» Сняли вы шляпу. Пурпуровым заревом Брызнул восход на прическу у вас. Шли через мост, через улицы парой мы, Мимо заборов шагаючи враз. Мы говорили. Но что? Вы не знаете? Я уверяю: не знаю и я. Я к вам дошел и в тревоге, и в маяте. Старо сравнение: «В сердце змея». Я был простым, неуклюжим и чистеньким, Тем, кто я есть, — без личины и лжи. Я и в глаза не смотрел… в те лучистые, Ах, и глаза… Как они хороши! Если глаза… Если милые глазаньки… Если крылечко и яркий рассвет… Если пустыми никчемными фразами Дал я понять, что — конечно же «нет!..» Если унынье, сознанье никчемности… Если упадок, страданье и — гнев — Гнев на убивших и детство, и молодость, Что спалены, расцвести не успев, — Если все это так, — Боже, за что же мне Вновь одному, одному, словно перст, Вновь в путь обратный шагать — уничтоженным, Снова и снова таща этот крест…

МАЯТА

Эскиз поэмы

Утром тягостно владеть бессонным взором, Солнышко следить — не хватит сил. Господи! Ведь я же не был вором, И родителей я чту, как прежде чтил. Знаю Иова… Учил о нем и в школе, Памятую, маюсь и дрожу В этой дикой и пустынной воле, Уходящей в росную межу. Но в пустыне праведник библейский, Вместе с псами в рубище влачась, Познал ранее, в долине Иудейской, Сочность жизненную — всю ее, и всласть, А я вот, Господи… Я сызмала без крова, Я с малолетства струпьями покрыт, И понаслышке лишь, с чужого только слова Узнал про тех, кто ежедневно сыт. Брести в слезах, без сил, асфальтом тротуара, Молясь, и проклиная, и крича, И вспоминая боль последнего удара Карающего (а за что?) меча, — За эту муку — верую, Спаситель, За каждый шаг бездомного меня — Ведь верно?.. будет мне?.. потом?.. тогда?.. — обитель, Где Радость шествует, литаврами звеня.

ФОКСТРОТ

И луна. И цветы по краям балюстрады. Барабанил и взвизгивал джесс. Было сказано мне: ни меня ей не надо, Ни моих поэтических месс. Я тихонько прошел между парами в танце, Боязливо плеча заостря, И в таком же, как я, оскорбленном румянце Намечалась полоской заря. Ну, еще… ну, еще!.. Принимаю удары, Уничтоженный, втоптанный в грязь… «Мою шляпу, швейцар!..» В окнах двигались пары, И тягучесть фокстрота вилась. А заря свой румянец старалась умножить, Полыхался за окнами смех. Неужели не знаешь Ты, Господи Боже, Что обидёть меня — это грех!

В ОЖЕРЕЛЬИ ОГНЕЙ

В ожерельи янтарных огней Опоясана даль кругом, И покачивается над ней Рыжий месяц, будто гном. А залив — червонный поток С переливами синевы, Нас несет к огням катерок, В мире — кажется — я да Вы. И внизу машина стучит, И срывается соль в лицо, Это бухты ли Диомид Бриллиантовое кольцо? А налево — рубинов ряд, Это Русский ли остров там, А не вышивки ли горят По тяжелым синим тафтам? О, покоя хрустальнее нет… Я от счастья дышать не могу. — Это Вы ведь багульника цвет Прикололи мне к обшлагу. Ну а Вам круторогий гном Бросил блестки в прорези глаз. Я ведь друга почуял в нем! — Он мечтает тоже о Вас. Но и он не мог бы понять, Но и он удивлен бы был, Если б вдруг ему рассказать, Как я Вас люблю и любил. И медлительный ветерок Долетает мне до лица. Сделай так, сделай так, катерок, Чтоб пути — не бывало конца.

БЕЖЕНЕЦ

Какими словами скажу, Какой строкою поведаю. Что от стужи опять дрожу И опять семь дней не обедаю. Матерь Божья! Мне тридцать два… Двадцать лет перехожим каликою Я живу лишь едва-едва, Не живу, а жизнь свою мыкаю. И, занывши от старых ран, Я молю у Тебя пред иконами: «Даруй фанзу, курму и чифан В той стране, что хранима драконами».

МИМО

Арсению Несмелову

Спасение от смерти — лишь случайность Для тех, кто населяет землю. Словам «геройство» и «необычайность» Я с удивлением и тихой грустью внемлю. Слова теряют в жизни основанье Для тех, кто заглянул в миры, где только мысли… А будущее местопребыванье — Не меряю, Не числю… И вот поэтому писать стихи словами Мне с каждым днем все кажется нелепей. Ведь я иду от Вас, — хотя и с Вами, — К просторам неземным великолепий.

ДВЕ ШИНЕЛИ

Я тропкой кривою Ушел в три часа, Когда под луною Сияла роса. А были со мною Жестяный стакан, Да фляга с водою, Да старый наган. И вынес я тоже Свирепую злость Да вшитую в кожу Дубовую трость. И — меткою фронта Сквозь росы и пар — Махал с горизонта Крылатый пожар. Оттуда, где буро Темнели поля, — Навстречу фигура, Как будто бы — я. Такая же палка, Такой же и вид, Лишь сзади так жалко Котомка торчит. «Земляк! Ты отколе До зорьки поспел?» — В широкое поле Мой голос пропел. Как легонький ветер Звук в поле затих… Мне встречный ответил Два слова: «От них…» И, палкою тыкнув В поля, где был дым, Отрывисто крикнул: «Я — эвона — к ним!..» «Шагай!.. Еще рано… Часов, видно, пять…» (А пальцы — нагана Нашли рукоять.) И — каждая к цели Полями спеша, Две серых шинели Пошли, чуть дыша… Тропинкою длинной Шуршание ног. Чтоб выстрелить в спину, Сдержал меня Бог. Но злобу, как бремя, Тащил я в груди… …Проклятое время!.. …Проклятые дни! 1930 Харбин