Шрифт:
Тысячи и тысячи раз дальневосточные реалии, мотивы, пейзажи входили в стихи русских поэтов Китая. Сопки Маньчжурии, желтая Сунгари, лица, виды, уличные сценки, китайские виньетки, музыка, праздники, заклинания, тайфуны, драконы, храмы, рикши и даосские боги — все это густо, цветисто, одушевленно впервые пропитало ткань русского стиха. Каждый поэт открывал свой заветный уголок «второй родины». Николай Шилов находит окрыляющее вдохновение в горах Хингана:
Молчи! И стой! И внемли тишине И эху дальнему Осанны. Когда нельзя молиться в глубине, Молись на паперти Хингана.Т. Андреева репродуцирует старинный пейзажный свиток, которым она залюбовалась в храме Ми-Син:
Пейзаж китайский примитивно прост. Тут верная жена нашла блаженство. Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост И тайных знаков страшно совершенство. В одеждах длинных старец и монах. Безмолвные, о чем-то грозно спорят; Потоки золота в округлых облаках Бросают свет на розовые горы…В. Перелешин вдохновляется пением китайской скрипки хуцинь:
Чтоб накопить истому грустную, Я выхожу в ночную синь, Вдали заслыша неискусную И безутешную хуцинь… …Так сердце легкое изменится: Я слез невидимых напьюсь И с музой, благодарной пленницей, Чужой печалью поделюсь.Повезло в русских стихах Пекину. Русскими ритмами Перелешин прославляет храм Лазурных Облаков. В его же изображении встает перед нами тенистая пекинская улица, где вязы над головой срослись в сплошной навес:
Ночь, весна. От земли тепло. Эта улица — «чжи жу фа»: выпевается набело поэтическая строфа.Ностальгически вспоминает старый Пекин Мария Визи:
На закате побренчав гитарами, рано спать ложились старики; молодежь прогуливалась парами, и в садах пестрели цветники… …А потом зарделось в небе зарево, донеслась до города беда — отобрали новые хозяева нажить многолетнего труда…Для Марии Коростовец Пекин — самый странный город на свете; там
…задумчивые ивы В зеркале озер Наблюдают сиротливо Лотосов ковер.И
…влекут по глади четкой — Тсс… не надо слов… Ярко убранные лодки Вглубь восьми веков.Из больших городов — на полустанки. В желтых маньчжурских равнинах находит Сатовский-Ржевский «русский печальный оазис» — станцию Аньда, где «в любом из домов здесь пришельца зовут /К бесконечному русскому чаю». Или станция Цицикар, там
…и тысячу лет назад: Шли они, опустив глаза, Наклонив над дорогой лбы, Человек и тяжелый бык.А. Несмелов
А вот станция Барим в предгорьях Хингана:
Как горячи лучи! Как крепок запах хвои И терпкий аромат багульника и трав! Какая полнота в сияющем покое, Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!Е. Рачинская
Вошла в русскую поэзию и отъединенная от мира маньчжурская степь, где долгие годы жила Ирина Лесная:
Над розовым снегом, в закатной тени Низать вдохновенные строки… Ах, эта влюбленность в алмазные дни Из детства берет истоки.Или:
Пахучий воздух никнет горячо К ветвям, которых ветер не колышет. Мой домик, как в майн-ридовском ранчо, Зарос травой почти до самой крыши…Всего больше написано было стихов о Харбине — то изысканных, то незамысловатых, как вот эти строки Елены Даль:
За годиной пронеслась година — Мирный труд, покой и благодать… В Харбине я вырастила сына, В Харбине похоронила мать. И теперь ни от кого не скрою, Милым городом покорена, Что мне стала Родиной второю Приютившая меня страна.Реалии Харбина врываются даже в молитву русского беженца:
И, занывши от старых ран, Я молю у тебя пред иконами: Даруй фанзу, курму и чифан В той стране, что хранима драконами.