Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

Русская поэзия Китая

КИТАЙ

Это небо — как синий киворий, Осенявший утерянный рай, Это милое желтое море — Золотой и голодный Китай. Я люблю эти пестрые стены, Эти дворики, сосны, цветы. Ах, не всем же, не всем же измены: Сердце, верным останься хоть ты! Сердце мудрое, где ни случится, Как святыню ты станешь беречь Этих девушек, кроткие лица, Этих юношей мирную речь. И родные озера, озера! Словно на материнскую грудь К ним я, данник беды и позора, Приходил тишины зачерпнуть… Словно дом после долгих блужданий, В этом странном и шумном раю Через несколько существований, Мой Китай, я тебя узнаю! Валерий Перелешин 1942

НИКОЛАЙ АЛЛ

«Я выпил стакан эмигрантской отравы…»

Я выпил стакан эмигрантской отравы, Я высушил сердце в ненужных боях. А там все другое — и птицы, и люди, и травы, Там, в наших родных и далеких краях. Все чаще и чаще мне память приносит Степной аромат зеленеющих трав. А годы летят и летят — их уносят Осенние жуткие злые ветра. Я помню — лягушки кричат на болотце. День тихий и жаркий. Желтеет ковыль. Скрипит журавель над студеным колодцем, А тройка вздымает горячую пыль. Белеют вдали деревенские хатки, Стада разбрелись по широким лугам. А запах полей — одуряюще сладкий, И птиц над полями торжественный гам… А здесь, на чужбине, все скучны и странны: Я им непонятен, они мне чужды… Я знаю, что скоро затянутся раны Слепой, безрассудной и тяжкой вражды.

«Что я могу еще сказать…»

Что я могу еще сказать — оторванный, забытый… Туман невзгод в моих глазах — они еще открыты. Кто шепчет мне о прошлых днях среди бессонной ночи, Ах, кто преследует меня, кто нож о сердце точит!.. Куда летит мои мечты, былое воскрешая… Родные степи, Кремль, Батый — то ты, о Русь святая. Средь ночи слышу перезвон московских колоколен… Москва, Москва — ты мой амвон, люблю тебя до боли. Горит сильней в моей груди сжигающее пламя. Не мучь меня, оставь, уйди, предательская память…

«Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль…»

Эх, Москва, Новгород Великий да Суздаль, Эх, Россия-матушка, горемычная земля — Прокатилась по тебе молодецкая удаль, По твоим богатым и широким полям. А теперь — по бесплодному и мертвому полю, По ровным и бескрайним степям Песня гуляет про позор да неволю, Плач несется вслед гремячим цепям. И куда ни кинь — все тюрьмы да остроги, И куда ни глянь — все могилы да кресты, Обиваешь теперь ты другие пороги, И по-прежнему свет тебе опостыл. И не оставили тебе ни хлеба ковриги, Не забыли разметать по полям стоги… Ну что ж, надевай теперь железные вериги, Да плачь безысходно у придорожных могил…

ПЕТЕРБУРГ

На дальнем севере плывут пучки туманов, Гранит, омытый кровью, дремлет в берегах, И бродят по ночам в причудливейших снах Лишенные покоя призраки титанов. Кругом мертво. Смолк хохот ураганов, Сметен былого раболепный прах; По Невскому, по островам ползет унылый страх И щелкают курки заржавленных наганов… Нева катит во мгле чернеющие воды, Над ней, дремля, висят ажурные мосты, Покрылись плесенью старинных храмов своды, И улицы широкие и темны, и пусты. И даже кладбищ нет, везде растут кресты — Живые памятники умершей свободы.

СЕРГЕЙ АЛЫМОВ

ЧЕРЕМУХА НА АСФАЛЬТЕ

I
Я купил тебе черемуху у китайца на панели. Ты букетик положила на такой же белый стол… Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели, Мимо ярко продельфинил с офицерами авто… Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе… Над «Капричос» наклонившись, ты пила несладкий чай — Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!.. «Барельеф… офорт… Одно ведь?» — ты спросила невзначай. Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросе Было столько от заката, от черемухи, от снов… — Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросы И прижать уста любовно к белым звездочкам цветов. Да, душа твоя простая, хоть прическа — стиль Медузы… Хотя рот твой ярко алый — губка жадная на все, Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы, Но черемухи безгрехье — это истинно твое. А черемуха лежала, разметавшись шаловливо, Как ребенок в белом платье на квадратике стола — И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы, Все грехи твои земные сдула, выпила, смела…
II
Мы сидим и глазами обнимаем друг друга, Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня… Мы — закатные блики… Мы — предзорьная фуга. Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя. Размечтались, как дети: «Вот отправимся в Чили, Там брюнетные души и агатотела». Мы фантазную повесть в один миг настрочили… И сижу я лазурный, и сидишь ты светла. За столом в гиацинтах — офицеры румыны… Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне. Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины, Над черемухой грезишь в экзотическом сне. «Мы отправимся в Чили, — повторяешь ты тихо И я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…» И блестит, как надежда, вызывающе лихо На ногтях твоих острых пламенеющий лак. «Бунгало из гранита мы построим в долине, И постель у нас будет из волнующих трав… Как мы души расправим прямотой прямолиний!.. Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…» Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе, И кафе завертелось карусельчатей сна… Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы… Анатомий не знает лишь чилийка-весна!

«Торопливо светало… проходили китайцы…»

Торопливо светало… проходили китайцы, Виновато-конфузно двери хлопали клуба, Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы И читал, как Псалтырь, потускневшие губы… Небо было измято, как кровать после оргий… Облака, излохматясь, разорвались нелепо… А мы двое сидели в предрассветном восторге, Еще грезили ночью и к заре были слепы.