Король Филипп был близок к отчаянию. Королева Изабелла впервые за последние годы была счастлива.

Через две недели подобного супружества исповедник сообщил инфанте, что ей пора отбросить девичью стыдливость и потребовать от мужа, дабы он, наконец, исполнил супружеский долг. Однако разъяснять доне Инес, в чем именно этот долг заключается, духовник не решился. Вместо этого придворные и сам его католическое величество стали осторожно намекать дону Карлосу, что быть женатым, значит не только спать в одной комнате с женой, вместе молиться по монастырям, ловить призраков, рассуждать о благе Испании и читать стихи. Испугавшись, как бы увещевания придворных и его величества не принесли плоды — как в переносном, так и в прямом смысле этих слов — королева Изабелла принялась рассказывать пасынку о прелестях аскетизма, воздержанности и умерщвления плоти и так преуспела в своих рассказах, что даже обычно терпеливая донна Инес возмутилась слишком частым общением королевы с чужим супругом, общением, вовсе не предусмотренным этикетом.

Раздираемый на части противоположными требованиями отца и мачехи, дон Карлос быстро утратил последние остатки рассудка, стал нервным и раздражительным и в конце концов впал в буйство, после чего был посажен под замок, дабы он не смог причинить вреда окружающим, а главное — самому себе. В заточении инфант провел всего один день и через месяц после свадьбы неожиданно скончался, попытавшись придушить собственного врача.

На радостях королева Изабелла ставила свечки во всех церквях Вальядолида и обнадеживала Филиппа своей новой беременностью. А через месяц после кончины пасынка, когда в беременности Изабеллы уже невозможно было усомниться, ее величество решилась обсудить с супругом судьбу невестки. Беседа была не слишком длительной и не слишком сложной. Спустя каких-нибудь полдня вдовствующую инфанту стали спешно готовить к роли настоятельницы крупного монастыря. Духовник ее высочества и их величеств с неизменным умилением заметил, что донна Инес как нельзя более подходит для такого рода служения.

Принцесса не протестовала. В ее жизни мало что изменилось. Испанский двор и так напоминал монастырь, а ее траурный наряд — монашеское облачение. Кроме того, монастырь означал освобождение от каких-то тягостных «супружеских обязанностей», на которые прежде намекал духовник, настоятельно советующий отнестись к этим обязанностям с христианским смирением. О родном Релингене принцесса изрядно подзабыла. Да и чем положение настоятельницы огромного монастыря отличалось от положения мелкой фламандской принцессы, не взысканной ко всему прочему милостью могущественного монарха?

Придворные дамы будущей аббатисы наперебой повествовали о тягостях супружеской жизни, ежеминутно вспоминая несчастных сестер, кузин или невесток скончавшихся родами или умерших от родильной горячки. Еще с большим удовольствием повествовали они о жестокосердных супругах или неблагодарных отпрысках, отправлявших своих жен и матерей в узилище, дабы самим безнаказанно предаваться пороку. Так что донна Инес была почти счастлива и почти спокойна. Почти, ибо положение аббатисы, хотя и было не хуже положения мелкой фламандской принцессы, все же ни в какое сравнение ни шло с жизнью инфанты или королевы.

В довершение неприятностей Изабелла продолжала относиться к донне Инес с прежней неприязнью. А причина заключалось в том, что супруг королевы, король Филипп, продолжал испытывать к невестке несвойственную для себя нежность. И среди голосов, восхвалявших набожность, кротость и смирение будущей невесты Христовой, начали постепенно звучать голоса о том, с каким величием и достоинством вдовствующая инфанта несет свою скорбь. Сколь прекрасна и в тоже время величественна внучка императора. И насколько кровь Габсбургов лучше кровей каких-то итальянских банкиров.

Впервые вместо слов обожания и почтительного восхищения королева Изабелла услышала нечто, заставившее ее как можно скорее избавиться от опасной соперницы, пока какой-нибудь недоброжелатель не поспешит вернуть королю Испании столь необходимую ему свободу. Жизнь королевы зависела от того, кого она произведет на свет. Если мальчика — у мерзавцев не будет шансов. А если это будет девочка?

«Мерзкая интриганка, гадина, змея», — какими только эпитетами не награждала королева юную инфанту в ночных разговорах с подушкой. Француженка всерьез начала подумывать о том, как заставить Агнесу навсегда покинуть этот суетный мир. Однако природная осторожность, а более того, отсутствие верных и преданных людей, способных без колебаний подлить яд в бокал наглой обольстительницы, или вонзить ей в грудь кинжал, заставляли королеву откладывать планы мести.

Пока королева колебалась, а вдовствующая инфанта молилась, жизнь за пределами королевского замка шла своим чередом. И не только во владениях короля Испании, где никогда не заходит солнце.

Агнеса мало вспоминала о родном Релингене. В Релингене, напротив, все время старого принца было занято мыслями о судьбе дочери. Когда шестнадцать лет назад император Карл предложил враз овдовевшему и лишившемуся наследника принцу Релинген в жены свою сорокалетнюю дочь, мало кто сомневался в намерении монарха украсить в скором времени корону Испании очередной жемчужиной. Подданные и соседи были уверены, что наследников у принцев не будет, а когда они отойдут в мир иной, Релинген достанется Испании. Младший брат принца, юный Лодвейк, незадолго перед кончиной племянника принявший сан и Три Епископства под свою руку, не был серьезным соперником испанских монархов. К удивлению соседей и разочарованию короля Филиппа спустя год после свадьбы его сестра благополучно произвела на свет здоровую девочку. А поскольку законы Релингена не препятствовали женщине наследовать предкам, Элеонора-Агнеса-Екатерина Хагенау сразу была признана законной наследницей принца.

Впрочем, король Испании не собирался так просто выпустить из своих рук уже почти принадлежащее ему владение. Со скоропалительностью удивившей многих его католическое величество обручил своего сына с юной принцессой. Возможно, среди многочисленных отпрысков женского пола католических государей и нашлась бы более достойная кандидатка, но ценность Релингена была много выше эфемерной чести в очередной раз породниться с каким-нибудь монархом. Короли Испании были столь высоко вознесены Провидением над всеми остальными, что не нуждались в дополнительных подтверждениях своего величия. Зато Релинген подобно шахматному коню возвышался над мятежными фламандскими провинциями, землей Трех Епископств, королевством Французским и владениями Максимилиана. Король Испании не был бы наследником своего отца, если бы не желал эти земли всей душой.