— Ты отколь же шла?

— Да к Москве пробираюсь — давно уже чудотворцам московским не кланялась.

— Доброе дело, Феоктистушка, — сказала Анфиса Захаровна, а сама подумала: «Как пить дать свахой пришла… Только от кого?» — В Москве будешь — за нас, грешных, помолись.

— За своих благодетелей да не помолиться!

— Пожалуй за стол, Феоктиста.

— Ох, уж не знаю, как я и есть буду? — сказала сваха, помолившись на иконы и садясь за стол.

— А ты принатужься.

— И то принатужусь.

Она и принатужилась так усердно, что через час половины поданных на стол яств как не бывало.

— Ох, грехи наши тяжкие! До чего я налопалась, — промолвила Феоктиста, отодвигая от себя тарелку.

— А ты б вот этого кусочек еще…

— Нет, уж уволь — в рот не идет.

— Так сбитеньку либо кваску испей.

— Кваску, пожалуй что…

— Сегодня ночевала я у Меланьи Кирилловны. Поклон она тебе прислала, — говорила старуха, прихлебывая квасок.

— Благодарствую. Здорова ли она?

— Здорова, Бога благодаря. Добреющая она боярынька, одно слово — андел!

— Да, она точно что… — ответила Анфиса Захаровна и насторожилась, чуя, что Феоктиста как будто начинает переходить к делу.

— Андел! — повторила сваха. — Вот уж верно можно сказать — будь она кому мачехой либо свекровью — чужого века не заела бы.

— Что говорить, добрая, добрая…

— А нищей-то братии как она помогает. По субботам сени полные наберется нищих-то, и всем — кому грош, кому и два… никого не обидит. Оно точно: у ней и достаточек есть.

— Чай, не велик?

— Ну, не скажи — изрядненький. Покойник так и разделил: половину всего жене, половину сыну… У Александра Андреича столько же достатка выходит, сколько и у матери евонной. Парень — не бедняк… А уж и парень! Золото, а не человек! Окромя ласки да доброго слова, ничего от него и не услышишь. И разумен, и не урод.

— Да, он — парень хороший.

— А где ж Катюша? Здесь все была…

— Ушла она к себе в горенку. Чай, за пяльцы села.

— Соскучилась, знать, с нами-то сидючи. Вестимо, девица молодая, нешто занятно ей наши речи слушать! Время-то как бежит — давно ль малой девочкой Катя была, а теперь уж невеста.

— Точно что, а только мы выдавать не торопимся.

— Чего торопиться! В вековушах не останется.

— Ну, вестимо.

— И лицом она красавица, и прикрута за ней немалая… Ведь не малая?

— Степан Степанович, чай, для дочки не пожалеет.

— Для нее пожалеть — для кого же и не жалеть? Вестимо, Катя не засидится, и зря спешить нечего, а только всё же родительскому сердцу приятней дитё свое поскорей замужем увидать, внучат поласкать.

— Это ты верно, а только народ ноне пошел все такой непутевый. Выдашь этак дочку, да потом, цожалуй, и плакаться придется.

— С разбором надо женихов искать. А только много есть и добрых парней, не все уж гуляки да сорви-головы. Вон хотя бы Александр-то Андреич — чем Катюше не пара?

И сваха пытливо уставилась на боярыню. Но Анфиса Захаровна и сама была тертый калач — лицо ее было непроницаемо, как маска.

— Молод он еще! — равнодушно промолвила она.

— Так нешто это — помеха? Чай, не стариками люди женятся.

— Так-то оно так, а только у него, чай, еще ветер в голове.

— Поищи по всей Москве другого такого разумника — не сыщешь.

— Да я его не хулю.

— И Степан Степанович, кажись, его любит.

— Мальцом знал.

— Вот видишь. Эх, ей-же-ей, что за парочка бы была их — загляденье! Он пригож — она еще пригожей, он добр — она еще добрей… Эх, будь моя воля — сейчас бы под венец их поставила!

— Мужняя воля, не моя.

— А ты б поговорила с ним.

— Поговорить можно.

— К тебе на деньках Меланья Кирилловна заглянуть сбирается.

— Милости прошу.

— Приду с нею и я.

— А чудотворцы московские?

— Успею еще побывать, коли Бог дней продлит.

— А и ловка же ты, Феоктиста!

— Хе-хе! Что за ловка! Ловчей меня люди бывают.

— А только я давно смекнула, что ты от Меланьи Кирилловны свахой прислана.

— Да я ж на то и била, чтоб ты смекнула, а напрямик сказать было не рука: вдруг да не по нраву сватовство придется, так ты б меня, может, и помелом да по загривку.

— Эвось! Уж и помелом!

— Все может статься, как человек осерчает. Так ты со Степаном-то Степановичем поговори!