Тут, впрочем, нет ничего удивительного, ибо на всеобщее обозрение был выставлен украшенный убранствами шумерской жрицы бюст жены молодого ученого, красавицы-актрисы лондонского театра. Ну а бюст самой жрицы спрятали в подвале музея, подальше от посторонних глаз.

Но мы, простите, отвлеклись. А вспомним библейский рассказ о рождении женой Исаака Ревеккой близнецов, Исава и Иакова. Исав был рыж и космат, а Иаков пригож собою. С чем как не с расовыми различиями мы тут сталкиваемся? Не случайно, как речено в Библии, Господь сказал Ревекке: "Два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей". Закономерны и характерологические различия между близнецами: если Иаков с детства проявлял заботу о домашнем очаге и склонность к культурному земледелию и скотоводству, то Исава сызмальства манило в лесные чащобы призвание вольного охотника.

— Вы хотите сказать?..

— Лишь то, что поведенческие стереотипы — ничуть не менее устойчивый признак, чем расовые черты. Даже, я бы сказал, более устойчивый. Расовые признаки все-таки со временем сглаживаются, и их отчетливые проявления, как у той сибирячки имени Луначарского, крайне редки. Так, внешние эфиопские признаки у нашего Александра Сергеевича Пушкина лишь едва-едва угадываются, чего никак не скажешь о его совершенно африканском темпераменте.

— А что бы вы могли сказать о поведенческих стереотипах потомков этих самых рефаимов?

— О, лишь при том условии, что они в самом деле существуют! Право, не хотелось бы слишком уж безудержно фантазировать…

— И все-таки… Если бы вы, предположим, писали фантастический роман.

— Ну… в этом случае… Я бы начал, пожалуй, с того, что в некоторых людях чрезвычайно глубоко заложен дух… скажем так: непокорствия. Обозревая историю, добавил бы: совершенно бессмысленного, какого-то иррационального непокорствия, поскольку общество наше давно уже, со времен потопа, целиком разделяет понятия не каких-то вольных охотников, а культурных земледельцев, с их почти религиозным уважением к верховной власти и пониманием своей выгоды от этого уважения. Под знаком этого прошла в сущности вся магистральная история человечества. Но, увы, у нее имелись и другие, не столь магистральные пути.

— Бунты?

— Революции?

— Нет-нет, и то, и другое — продолжение все той же потребности культурных земледельцев или их потомков обрести над собой власть. Просто хорошую, справедливую власть, — а затем все так же безраздельно ей подчиняться; тому, как все вы знаете, в истории имеется масса примеров. Однако при всем при том из века в век в мир откуда-то подбрасывается идея о неприемлемости, об изначальной пагубности намерений всяческой власти, и бессмысленно доискиваться, кто первым эту пагубную идею привнес. Она особенно сильна среди нищих, которые по сути представляют собой некую подземную цивилизацию, параллельную нашей. Впрочем, конечно же, не только среди них. Но трудно уже сказать, кто первым запустил ее в наш мир. Она так же анонимна и так же всепроникновенна, как, например, анекдоты, авторства которых, кстати, никому еще не удавалось установить. В особенности, если учесть, что сюжеты многих из них происходят еще из Древнего Вавилона и, как показывают вполне серьезные исследования, должен сказать, очень мало изменились с тех пор…

— Тут мне, кстати, давеча рассказали один… Как раз в связи с поворотом рек…

— А что, тема вполне древневавилонская!

— Это, не понимаю, в чей адрес намек?

— Господа, господа! Мы в конце концов собрались для обсуждения серьезных вещей!.. И что же, Аскольд Гостомыслович, все анекдоты, по-вашему, сбрасываются к нам этими самыми… как вы их назвали…

— Рефаимами… О нет, это, разумеется, всего лишь гипотеза, и не могу сказать, что я ее целиком разделяю. Хотя сама по себе проблема, согласитесь, весьма и весьма интересная. Что же касается всяких деструктивных идей, то, по-моему, вполне правомерна мысль о их неестественности для всего нашего общества в целом и потому — об их превнесенности. Ну а потом уже, злонамеренно вброшенные к нам, они, бывает, подхватываются разными недостаточно стойкими…

— Беспаловыми!..

— Кем?.. Не слышу, что вы там говорите, господин Петросянц?

— Да это я так… Есть тут у нас один такой, собираюсь провести с ним работу.

— Ладно, не будем отвлекаться на мелочи. У меня к вам, профессор, такой вопрос: если в самом деле предположить реальность этих самых рефаимов, то скажите, отличаются ли они по уровню интеллекта от людей нашей расы?

— Не думаю. Во всяком случае в преданиях на это нет никаких намеков… Вы, я так понимаю, спрашиваете в связи с Ниной Кшистовой?

— В общем, да… Кстати, господин Самаритянинов, вы ее пока все еще не обнаружили?

— Увы, еще нет… Тут присутствует бригада, ведущая поиски, во главе с господином Небратом, но пока, к сожалению, безрезультатно. Плохо, плохо ищете, господин Небрат!

— Но ведь…

— После, после оправдываться будете… В общем, покамест — увы, увы…

— Странно. А по моим сведениям…

— Ну уж не знаю, какие у вас там сведения!..

— Странно, странно… Ну об этом еще поговорим… А что касается рефаимов… Вы, профессор, говорили, что все-таки возможны какие—то наблюдаемые расовые отличия. Это могло бы помочь нам в поисках Вольного Охотника?

— Повторяю, за столько веков эти различия должны были почти полностью сгладиться. Могу лишь, если угодно, показать вам лица, реконструированные по черепам шеститысячелетней давности, найденным близ Вавилона. Слайды как раз при мне.

— Было бы весьма любопытно.

— Извольте. Попрошу выключить свет… Итак, на первом слайде та самая жрица, о которой я уже говорил. Обратите внимание на абрис лица, на форму носа, на наклон лба…

— Ни хрена себе!

— Чем-то, кстати, на мою тещу смахивает, если только прическу переделать.