— Суворов, — поправил его более образованный Колян.

— Да, правильно — одноглазый, — согласился Картошкин. — В общем, без разницы. Так что айда, хлопцы, в машину. Слыхали: дранг нах остен!.. Со мной сядешь, — обратился он к Еремееву. — И на, держи на провсякий случай. — Он протянул ему пистолет Макарова. — Пользоваться-то умеешь?

— Умею, — сказал Еремеев. Когда-то, в институте, во время офицерских сборов, действительно довелось раза два во что-то пальнуть. Во всяком случае теперь, заполучив пистолет, он почувствовал себя гораздо увереннее, чем только что.

— А дедуля пускай тут посидит, — продолжал Картошкин, — настрадался уже, хватит с него.

Внезапно Шмаков заупрямился:

— Нет, я с вами, непременно! — со всей решительностью заявил он.

— А ежели что?.. — усомнился Картошкин. — Брось, дедуля, не гоношись.

Старик неожиданно ногой притопнул:

— Не собираюсь с вами спорить, молодой человек! Сказал "с вами" — значит, с вами, извольте слушать, что говорят старшие! — В руках он уже держал какую-то дорожную котомку.

Настолько всамделишно по-генеральски у него это получилось, что даже Картошкин перечить ему не осмелился.

— Ладно, дедуля, — кивнул он. — Потом, если что, не пеняй только. — И сказал Еремееву: — Придется тогда тебе в кузов, а то дедулю там совсем растрясет. Ну, хлопцы, с Богом! По местам! Дранг нах остен! Операция… как ее?

— План "Барбаросса", — подсказал всезнайка-Колян.

— Во-во! Киндер-сюрпризен!..

Через пару минут картошкинский грузовик лихо рванул с места. Еремеев и три суровых архаровца сидели в кузове на старых покрышках. Сильно трясло. Иногда в лицо плескали свет фары встречных машин, принося короткое, как сами эти всплески, успокоение: значит, все-таки существовал, существовал мир обычных вещей, из которого он, Еремеев, чувствовал себя уже несколько дней как исчезнувшим.

Только вот знать бы, что этот мир вскорости ожидает. Неужели, неужели же?!..

Вскоре Еремеев свыкся с тряской, и его начал забирать сон. В этом обрывочном сне, — из дремы все-таки выдергивало на каждой колдобине, — ему попеременно виделись то Ира, то Нина, и всякий раз, вытряхиваясь из сна, он не понимал, чье лицо видел только что. И странную зыбь в душе ощущал он от этого своего непонимания.

Наконец он решил больше не поддаваться сну и стал прислушиваться к разговору сидевших рядом, в кузове, архаровцев.

— Как думаешь, надолго этот "дранг нах остен"? — спросил один из них.

— На сколько надо, — отозвался другой. — Хоть на неделю. Система дала добро.

— Жаль, Валера винторезку с оптикой не захватил. С ней одному в лесочке залечь — и вся позиция, считай, наша.

— Да, это было бы тактически самое верное решение, — согласился просвещенный Колян. — Я ему, кстати говоря, советовал.

— Ну а он что?

— Сказал — сперли винторезку.

— Ни … себе! Это у Картошкина! У нас, в Архаровке?

— Не знаю, в Архаровке или где, а только нет винторезки, и всё тут.

Еремеева обожгло. Тогда — казалось, уже в незапамятные времена — стреляли по его компьютеру как раз из винтовки с оптическим прицелом, затем брошенной, если верить Небрату, на крыше. Снова странное совпадение? А что если старик Шмаков прав?.. Неужели же, неужели?!..

В этот миг машина стала сбавлять скорость.

— Кажись, у них тут блок-пост, — выглянув из кузова, сказал Колян.

Картошкин, высунувшись из кабины, приказал:

— Приготовились! Часовых снять быстро, без шума. Чтоб полный был киндер-сюрпризен!

— Не боись, ювелирно снимем, — отозвался один из архаровцев.

Однако тут из другой дверцы высунулся старик Шмаков и сердито прикрикнул на них:

— Еще чего! Вам лишь бы удаль молодецкая? Раззудись, понимаешь, плечо! Сила есть — ума не надо! "Сниматели", вишь, нашлись!.. Без вас управлюсь!

— Это ты-то, дедуля, управишься? — насмешливо спросил Картошкин.

— Уж как-нибудь! — отозвался старик.

— А что, хлопцы, — опять усмехнулся Картошкин, — дедуля у нас, гляжу, орел, чего бы не проверить на деле? — И добавил уже серьезно: — Только не зевайте, подстрахуете ежель что.

Через минуту машина остановилась, и снизу донесся голос часового:

— Пароль?

— "Малелеил", — бросил Шмаков из кабины. — То есть, тьфу ты! До полуночи было "Малелеил", а теперь, стало быть, "Иаред".

— Это до часу ночи было "Иаред", — сурово сказал часовой, — должен бы знать. А теперь уже сколько? Четверть второго.