— Как? Разве ты уезжаешь? — воскликнул Шина.

— Да… завтра…

— Почему ты так торопишься? Ничего ведь важного нет? Поживи еще у меня…

— Ну, у него есть важные дела, — произнес с усмешкой Взоркевич. — Удивительно, как он до сих пор выдержал и не уехал.

— Почему?

— Да потому, что ему до зарезу нужно подыскать себе службу.

— Это успеется… — мягко проронил Шина.

— Влюбленные женихи всегда торопятся, — вполголоса, как бы несколько стесняясь своих слов, изрек Взоркевич.

— Женихи? А разве Куба жених? Чей?

— Ну да… почти… — быстро произнес Улевич. — Панна Заброцкая дала согласие выйти за меня замуж, если я сумею устроиться.

— Ах, вот оно что… А я понятия об этом не имел, — процедил Шина сквозь зубы, бросив на Взоркевича насмешливо — пренебрежительный взгляд, и умолк.

Куба заметил этот взгляд и истолковал его как новое доказательство недовольства Шины. Разговор на эту тему оборвался и принял другой оборот. Весь вечер Шина был молчалив и рассеян. Он одинаково холодно поглядывал то на Кубу, то на Взоркевича, как бы выражая этим свое недружелюбие. Несколько раз он менялся в лице под влиянием каких-то переживаний или волнения. Взоркевич, поняв, о чем думает Валерий, затеял разговор о вещах посторонних. Так они просидели до позднего вечера. На следующее утро чуть свет Куба уехал.

В полях стояла легкая, прозрачная дымка, которая обычно тает к полудню. На открытых местах ранним утром тянуло холодом, от которого желтели травы и увядали последние листья. По обеим сторонам дороги из тумана выплывали уже вспаханные жнивья и черные картофельные поля, подернутые тонким ледком. Крупные капли воды, точно шарики ртути, лепились на нитях осенней паутины. Вдоль дороги тянулись местами ряды стройных березок с белой корой и оголенными ветвями, на которых еле держались последние жалкие пожелтевшие листочки; вдали на деревцах рябины ягоды краснели кое — где, как кораллы, а на ветвях щебетали стайки свиристелей с розоватыми зобами. Шум подъезжающей брички вспугивал птичек, и они с жалобным криком исчезали во мгле. Улевич каждый раз смотрел им вслед задумчивым взором, и в голове его теснились грустные мысли, похожие на размеренные поэтические строфы.

«Летите, — думал он, — розовые пташки, летите далеко, далеко, далеко… Под окном у нее растет чудесная рябина… Быть может, моя любимая, увидев вас, розовые пташки, догадается, что это я послал вас к ней… Пусть же ваш щебет прозвучит как голос моей любви к ней и моей тоски…»

Лошади бежали резво, легкая бричка быстро катилась по сухой дороге. От непрерывного движения, стука копыт и тряски Якуб все больше погружался в мысли, чуждые реальной действительности, уносился в воображении далеко, к образу милой. На козлах брички восседал степенный кучер. Это был рослый мужик с серьезным и красивым лицом. Он давно служил у Взоркевичей и пользовался уважением всей их родни. Он не раз возил Кубу из Вжецион в Радостов и сейчас живо напоминал ему пережитые там минуты. Галуны на его ливрее, шапка, цвет волос, голова, улыбка — все будило у Кубы сладкие воспоминания, от которых он не мог освободиться. Каждую минуту влюбленный, трезвея, убеждал себя, что он едет не к Терене и что из-за тумана не появится дом его возлюбленной.

— Что нового, Юзеф, слышно в Радостове? — спросил он, желая как-нибудь завязать разговор и незаметно повернуть его так, чтобы выудить хоть какую-нибудь весточку о Терене.

— В Радостове? Что же там могло случиться нового… — ответил кучер, повернувшись боком к Улевичу.

— Не случилось ли вам за это время бывать там? Может, возили туда хозяйку?

— Как же, два раза возил.

— Все ли там здоровы? Не знаете?

— Да ничего… слава богу.

— Пани Заброцкая здорова? — спросил Куба, стараясь издалека подойти к цели.

— Должно быть, здорова. Пани Заброцкую мне не пришлось видеть, а пана Зигмунта я как-то встретил на гумне.

Куба стеснялся выспрашивать кучера. Он ни за что не хотел обнажить перед этим мужиком свои сокровенные чувства и в то же время страстно желал узнать хоть что-нибудь о невесте или хотя бы услышать произнесенное вслух ее имя. Потому-то он задал вдруг кучеру довольно нелепый вопрос:

— А вы не слышали, Юзеф, панна Тереза не собирается замуж?

Кучер помолчал, потом уселся поплотнее и буркнул:

— Нет, не слышал.

Кубусь умолк, поняв, что ничего не добьется. Его стал пробирать холод. Он впал в какое-то тревожное состояние. Засунул руки в рукава, поднял воротник пальто, поджал ноги под сиденье и спрятал их поглубже в сено. После долгого молчания кучер снова повернулся к Кубе боком, кашлянул и сказал:

— Ведь не выйдет же панна Тереза замуж за этого Вузовского…

— За какого Вузовского? — спросил Куба.

— В Цепелювеке есть эконом, зовут его пан Вузовский. У него сын — у парня уже усы растут. Служит младшим писарем в канцелярии у войта. Так вот он все бегает к ней, только вряд ли господа отдадут ее за него, не может быть…

— То есть… как это… бегает к ней?

— А мне уж давно, с год уж, должно быть, сторож из Радостова рассказывал, что заметил как-то ночью человека, который пробирался межами к усадьбе. «Я, — говорил он мне, — решил, что это жулик, и пошел издалека следом за ним. Человек дошел до усадьбы, но не полез к конюшням, а перепрыгнул через забор прямо в сад». Ну, сторож тоже полез за ним в сад. Вузовский подошел к самому окну панны Терезы и постучал пальцем в стекло. Она будто бы сразу выскочила к нему через окно, и они чуть не всю ночь провели в кустах.