– Жвачка?

– Листья какого-то заморского перца вперемешку с гашеной известью, – пояснила я, – легкий наркотик и стимулятор, каждый пятый орк или гоблин жует эту дрянь.

– Вот как? – Молинари оттопырил ухо. – Не знал, не знал. Надо будет включить эту штуку в план исследований на следующее полугодие. И не трудитесь проверять карманы, вэнда, – остановил он мое движение, – пусто, как в беличьей кладовой по весне. Должно быть, сотоварищи покойного постарались. Лучше подержите наготове вот эти зажимы – нужно будет зафиксировать края разреза.

Трубку я все-таки закурила – минутой позже, благо Молинари даже не смотрел в мою сторону, обеими руками погрузившись в изучение внутренностей покойного.

– Легкие… м-м-м, довольно здоровые для человека, без признаков туберкулеза. Да и цвет лица был не так уж плох. Можно заключить, что покойник довольно много времени проводил на свежем воздухе, да и жил отнюдь не в сырой каморке. Печень, разумеется, с циррозом… и селезенка соответствует. А на завтрак… или обед… м-м-м, птичье мясо, скорее всего, утиное… и пудинг с цветной капустой.

Каким образом герцог сделал последний вывод, так и осталось для меня загадкой. Действие желудочных соков не прекращается со смертью носителя и содержимое кишок нашего мертвеца являло миру не исключение из правила, а жидкую кашицу неопределенно-противного цвета.

– М-да, негусто. – Выпрямившись, Молинари отложил инструменты. – Боюсь, полковник будет не очень-то впечатлен докладом о наших успехах.

– Вы надеялись найти там пару золотых монет?

– Ну что вы, – отозвался от рукомойника герцог, – стал бы я марать руки меньше, чем из-за алмазов королевы. Их же потом приходится протирать спиртом, а он ушшашно шушит кошу, – окончание фразы Молинари прошепелявил, сжимая в зубах пробку от флакона.

– Плесните и мне.

– Запросто.

В первый момент жидкость показалась обжигающе холодной – даже почти потерявшим чувствительность пальцам. Я принялась энергично растирать руки, с наслаждением ощущая, как теплый огонек в ладонях все сильнее подтапливает сковавший кожу лед.

Но полностью я оттаяла уже наверху, в гостиной, вцепившись в огромную, не меньше пинты, чашу с горячим чаем и купаясь в исходящих от камина волнах тепла и ароматах яблони с можжевельником.

– Поиграем в угадалки, вэнда? – Герцог приподнял бокал и слегка качнул им, внимательно изучая потеки на тонком, словно мыльный пузырь, карконошском стекле. – Моя первая ставка: приказчик из небольшой лавки.

– Очень маловероятно, – отозвалась я. – Эта публика обычно куда придирчивей следит за модой и вообще любит выфрантиться. Добудь такой молодчик отрез хорошей ткани, он бы сшил из нее полупальто – и не у первого попавшегося портного.

– Хм… простой вор?

– С мозолями? – фыркнула я. – Кей, у тех карманников, которые проходили через наш участок, ухоженным пальцам вполне могли позавидовать многие эльфы.

– Резонно, – Молинари сделал глоток бренди, – в таком случае моя последняя ставка – слуга.

– Слуга?

– Почему бы нет, вэнда? Это вполне объясняет мозоли, работу на свежем воздухе, относительно хорошее питание… и даже ткань, которая могла быть просто подарком хозяина по случаю какого-нибудь праздника.

– А циррозную печень как ваша версия объясняет? – ехидно спросила я. – Вот вы, кей, стали бы терпеть среди прислуги существо, регулярно напивающееся?

– Уже терплю, – ответил Молинари. – Миссис Фланаган, особа достойная во многих отношениях, но вот избавить ее от пагубного пристрастия к горячительному мне пока так и не удалось. Впрочем, как вы скоро сами убедитесь, вэнда, стаканчик-другой… и даже третий-четвертый вовсе не мешают ей управляться с иголкой и нитками. И не смотрите на меня с таким искренним ужасом. Вы ведь не собирались ехать к полковнику в своем нынешнем наряде?

Гномское предместье и прежде отличалось от прочих окраин Клавдиума чистотой и безлюдностью, точнее, безгномовостью улиц – подгорные бородачи, переселившись в город, все равно не очень-то любили лишний раз расхаживать по поверхности. Но сегодня эти улицы казались особенно пусты.

– Не нравится мне это, – пробормотал Молинари, провожая взглядом единственное живое существо, встретившееся нам – облезлую кошку.

Я тоже была отнюдь не в восторге от увиденного, и данное чувство значительно усилилось, когда на выезде из предместья наш экипаж едва не въехал в недостроенную баррикаду. По ней, словно муравьи, торопливо сновало два десятка гномов – и еще столько же угрюмых бородачей выстроились за ней. И в незаконченном виде баррикада впечатляла – по-гномски основательное сооружение из мешков, бочек и бревен «опиралось» на две каменные тумбы, а рядом с оставленным посреди улицы узким проходом стояли наготове массивные щиты. Сами же гномы открыто щеголяли отнюдь не клановыми топориками дозволенной величины.

Молинари распахнул дверцу.

– Что случилось?

– Не стоит вам ехать дальше, мистер, – один из гномов подошел ближе к карете, став напротив герцога. Кроме устрашающих размеров секиры бородач обзавелся аж четырьмя револьверными кобурами, а из-за левого плеча торчал характерный раструб картечницы.

– Что случилось? – повторил Молинари.

– Пока – ничего, – гном, задрав бороду, глянул куда-то вверх, – прошел слух, что у пристани Мэррима технофобы собрали толпу.

– Всего лишь слух? – недоверчиво уточнил мой спутник.