– Валерыч, а почему я этого не знаю?

– А, потому что это "второстепенно для официальной версии причины смерти", - зло процитировал мужчина, по-видимому, участкового.

– Погоди. А причем здесь все-таки гипс?

– Вот, и я его тогда также спросил... А он ответил мне, что, после вскрытия выяснилось - у Неонилы Марковны был открытый перелом лодыжки, примерно четырехнедельной давности. А потом, правда, добавил, после того, как всю мою фляжку с кедровкой опорожнил, что кровь на ее чулке в месте раны была свежая...

– То есть, получается, что она в тот день с утра была здоровой и бодрой, ногу сломала или по дороге или где-то на болотах, а потом сама себе, каким то образом, восстановила кожный покров и кость... Но, не до конца и, поэтому решила подстраховаться шиной из коры... Вот это да...

– Я бы сказал...
– присоединился Валерыч витиеватым матом...

Ровно в 20.00, я стояла у калитки одноэтажного кирпичного дома бабушкиной подруги и обреченно голосила:

– Катерина Ивановна! Это я, Ветвяна! У вас тут собачка... беспокойная! Я ее боюсь...

Собачка - огромный "кавказец", показушно прыгала на своей туго натянутой цепи по двору и с надрывом меня облаивала. Я, в полголоса, парировала ему альтернативными версиями слова "беспокойная", в перерывах вновь призывая хозяйку дома:

– Катерина Ивановна! Кате... Ой, добрый вечер... Я по приглашению, но ваш "Цербер" его в устной форме не принимает.

Шустро выскочившая из-за угла дома Катерина Ивановна, с пучком порея в руке, решительно направилась к большой дощатой будке в дальнем углу двора:

– Веточка, да какой это Цербер, дурак дураком! А ну-ка, давай на место, Борька!
– кобель, тут же забыл про меня и, подобострастно припадая, исчез в завешанной мешковиной дыре.
– Проходи в дом, детка, не бойся.

– Имя у него какое-то странное, как у борова. Кто назвал?
– с готовностью просквозила я мимо.

– Да я так окрестила, - злорадно захихикала женщина.
– Мне его сын привез из питомника в начале ноября, уже взрослым кобелем. Сказал: "На всякий случай". А имя у него было звучное - "Барклай". Да, только не тянет он на Барклая. Стыдобище одно... Ты меня прости за такую встречу, я за луком в огород бегала, слышу, заливается мой дурачок. Я ведь его куда только не пристраивала: на хоздворе он кур гоняет, на огороде грядки роет. Пришлось сюда переселять. Вот теперь так и живем: Борька лает, я бегаю.

– Зато весело, - подытожила я, уже из дверного проема.

Уютный деревенский дом сразу обволок полумраком и завораживающими кухонными ароматами. В небольшом зале потрескивал горящими поленьями выложенный расписными плитками камин. Рядом с ним, на овальном "ручном" коврике, вытянулась во всю свою длину пушистая черная кошка. "Клеопатра", - вспомнила я имя красавицы, когда то оцарапавшей мой любопытный нос... А вот этого раньше не было: на стене, над рабочим столом хозяйки, между полками с книгами, висела фотография бабушки в простой деревянной рамке. Я подошла поближе и с интересом вгляделась. Снята Неонила Марковна была, явно "неожиданно". Лицо, взятое крупным планом, повернуто в пол оборота, строгий овальный его контур нечеткий. Значит, фотографировали в движении. А огромные глаза выглядят... растерянными, что ли, и такого же цвета, как мои - синие, с годами ничуть не потускневшие... Непослушная седая прядь из "шишки" на затылке упала на шею и жест рукой, в сторону снимающего, как будто защищается. Вот уж, действительно, застали врасплох...

– А, ну-ка, дай я тебя внимательно рассмотрю!
– требовательно развернула меня от портрета, вошедшая в комнату Катерина Ивановна.
– Не коротка ли юбка?

– Юбка короткая?
– удивилась я и, тут же, по привычке, сложившейся за десятилетия, принялась оправдываться.
– Всего то, до середины бедра. Просто, я свои брюки, в которых приехала, испачкала. Пришлось, перед приходом к вам застирывать и переодеваться... А, вообще то...
– опомнившись, подошла я к женщине и, поцеловав ее в лоб, обняла.
– Я уже большая девочка и сама себе дизайнер.

– Большая девочка, - пробормотала растерянная Катерина Ивановна.
– И когда только вырасти успела... Но, знаешь, по правде говоря, тебе идет. Ноги у тебя прямые и длинные, такие же, как сама... Какой у тебя рост?

– Всего то метр, семьдесят шесть, - скромно потупилась я.

Женщина сняла с моей спины руки, глянула на бабушкино фото и вынесла строгий вердикт:

– Переросла уже Нилу на семь сантиметров. Я ее в школьном медпункте измеряла. И рост и вес. У нас тогда, три года назад, при моих метре пятидесяти восьми, он получился почти одинаковый. В смысле, вес... Но, фигура у нее была, как у молодой и, что обидно, ела ведь все подряд, не взирая на калории, прости Господи... А какой у тебя, - стыдливо скосила она глаза на мою грудь.
– здесь размер?

– Четвертый... А что, вы с бабушкой и бюстами мерились?

– Ох, что же это я?!
– густо покраснев, пропела Катерина Ивановна.
– Ты ведь ко мне на ужин пришла, а я тебя уже ностальгировать увлекла, на голодный то желудок. Пойдем за стол...

Время на кухонных часах-чайнике показывало без четверти одиннадцать не то вечера, не то ночи. Мы с хозяйкой застолья, уже почти прикончившие вкуснейшего сазана в сметане, грибочки с луком и, заметно убавив на тарелках разные другие разносолы, поднимали очередные рюмки малиновой наливки. На душе моей было спокойно и уютно. Как будто "выпендрежный" Катерины Ивановны камин согрел не только продрогшие за этот длинный день конечности, но и всю меня, без остатка. Вот она, магия огня...