– В вашем номере была мраморная пепельница! Где она?

Я сижу за письменным столом:

– У меня в номере не было мраморной пепельницы. Была металлическая. Была и есть. Вот она.

– Не надо из меня делать недоразвитую. В вашем номере была мраморная пепельница. Где она?

– Сколько она стоит?

– Четыре рубля пятьдесят две копейки.

– Вот вам пять рублей. Возьмите и оставьте меня в покое. Мне надо работать. Времени в обрез.

Горничная прячет деньги почему-то в бюстгальтер. Выходя из номера, сама себе прошептала:

– А шо ви думаете, может быть, ее и не было?

Зубной врач, женщина – рассуждает, не прекращая сверлить мне зуб:

– Ви не в курсе? Говорят, Ротару сильно болела, пропустила много заработков, так теперь за нее налоги платит Пугачева? Неужели Аллочка такая добрая? Мне бы такую подругу!

Наши коллеги по плаванию – круизмены и круиздамы – присудили нашему столику победный приз – фигурку Швейка. Уговорили до прибытия в Ялту провести мой творческий сольный вечер. Конечно, согласился.

10 апреля. Три звонка. Шумная компания «круизентов» занимает места в большом музыкальном салоне. Мест, конечно же, не хватило. Радиослужба наладила трансляцию вечера по каютам, так что обиженных не было.

Я начал свое выступление словами Сенеки: «Жизнь как пьеса в театре: важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна». Сказал, что каждому Богом и судьбой уготована определенная роль в многосерийном, вернее, в многоактовом спектакле – «жизнь».

Артисты отличаются от всех других человеков в основном тем, что хотят сыграть в нем не только самого себя, но побольше ролей и других людей, побывать в их душе и теле, пережить их надежды и разочарования, успехи и печали. И чем разнообразнее эти создания артиста, чем богаче палитра образов, чем смелее оперирует он средствами высшего назначения артистической профессии – средствами перевоплощения (и психологического, и физического) – тем выше его класс, тем ближе он к качеству идеального артиста – того, который ни разу не повторится в своих созданиях. Не повторяться! Это возможно лишь при наличии повышенной наблюдательности.

Например, у каждого читавшего Чехова – свое о нем впечатление. Но стоит посетить его ялтинский домик, заглянуть в неуютную спальню (жена, Ольга Леонардовна Книппер, была преимущественно женой «гастрольной», появлялась здесь наездами), ощутить одиночество гениального, тяжело больного, «смешного» писателя, прочесть посвященные ему строчки из горьковского рассказа-очерка «Люди наедине с собой» (о том, как Антон Павлович, сидя на скамеечке в своем чудесном садике-дворике, долго пытался поймать шляпой солнечный зайчик, падавший ему на ногу сквозь листву большого куста, прозванного «тещиным языком», – листочки были с шипами – и надеть этот зайчик на голову вместе со шляпой), – и прежние впечатления о Чехове-авторе меняются: начинаешь ощущать печаль или даже трагедию в его судьбе. Парадоксальность поверхностных и углубленных впечатлений создают более выпуклый образ – человека.

Или еще примеры:

Гитлер играл на скрипке, Чаплин был прекрасным боксером, а великий Чайковский – гомосексуалистом.

Такого рода парадоксы плюс детали грима, жесты, походка, манеры, темпы речи (при, конечно же, психологическом анализе и мотивировке поступков и устремлений действующего лица) помогают не повторяться при поисках решений новых ролей.

Прежде чем перейти к своим маленьким рассказам-наблюдениям, я сказал собравшимся в кают-компании нашей «Астры» (и тем, кто слушал наш вечер по корабельной трансляции):

– Перед вами предстанут сегодня те, кто дает нам, актерам, материал для создания разных человеческих характеров в ролях, нами исполняемых. Роли – это не мы, это – другие люди! Неинтересных человеков нет на земле. Если говорят: «Это неинтересный человек», не верьте, так как «неинтересный» именно этим и интересен. Он может стать основанием очень яркого актерского решения образа – «неинтересного человека». В каждом пусть даже пустячке людского поведения, подсмотренном опытным, профессиональным оком, присутствует тот таинственный художнический материал, который порой помогает артисту создать даже шедевр. Так чаще всего и бывает – пустячок: жест, интонация, мимика, движение, большой нос, маленькие уши, косинка, грубость, непосредственность, вспыльчивость, флегматичность… – и вдруг роль вырастает в сложный человеческий характер! «В сочетании низменного и возвышенного рождаются истинные произведения искусства. Шедевры рождаются из кучи дерьма!» Не помню, кому принадлежат эти слова, но моя артистическая практика убедила меня в этом.

На концертах я часто рассказывал несколько историй из чудесной книжки «Габровские уловки». В одной из новелл есть такой текст:

– Ты чего, сосед? Ты чего мерзнешь?

– Да вот, бутылку водки уронил. Разбилась. Жду, когда подмерзнет. Может, соберу по кускам.

На этом тексте я показывал, как и куда упала бутылка, после чего продолжал новеллу. И вдруг вижу, как вдоль стены к сцене в легоньком полушубочке, со старенькой шапкой-ушанкой в руках ко мне продвигается какой-то дядя. Чего ему надо? Не знаю. А он все приближается. В финале новеллы я кричу за кулисы:

– Жена! Если почувствуешь, что конец приходит, погаси лампу, чтоб керосин не горел! – И убегаю со сцены.

Тут же на мое место выскочил этот дядечка и смотрит точно туда, где должна находиться, по его разумению, разбитая бутылка с водкой, о которой я говорил. Обескураженный, посмотрев мне вслед, он поднял вверх руку и как какой-нибудь трибун, озабоченный глобальными проблемами мира, закричал на весь зал:

– Вр-р-ре-от! Вр-р-ре-от! – И показал публике, что никакой тут бутылки нет.