— Я арестую вас самих! — сказал он. — Откуда я знаю, что отравитель — не вы? Видать птицу по полету!

Всякий другой на месте сына гильотинированного растерялся бы. Но, хорошо зная, что такое «социальный вопрос», как он говаривал, дядюшка Гийом не смутился и возразил:

— Раз вы меня арестуете, то потрудитесь по крайней мере сообщить в полицию, что необходимо побывать у графа Моннуара. А за то, что вы отпускаете этого молодчика с миром, вам придется ответить: при нем склянка с ядом, которым он сдобрил у нас кушанье.

На этот раз жандармы насторожились. Историю найденыша знали все, имя графа Моннуара было также известно. К тому же графский титул кое-что да значил.

— Еще раз повторяю, — продолжал дядюшка Гийом, — если вы отпустите злоумышленника, вся ответственность ляжет на вас.

Жандармы доложили бригадиру, а тот — полицейскому комиссару. Тем временем начали продавать билеты на поезд. Аббат подошел к кассе одним из первых, не проявляя, впрочем, подозрительной торопливости.

По мнению комиссара, полиция ничем не рисковала, арестовав и обвиняемого и обвинителя. Филиппи схватили за шиворот в тот самый момент, когда он садился в вагон. Дядюшку Гийома тоже задержали, чему немало способствовала оскорбленная мина аббата.

Обоих отвели в полицейский участок, и старик так решительно повторил свои обвинения, что мнимого учителя пришлось обыскать. Кроме той склянки, о которой говорил дядюшка Гийом, и документов на имя Микаэли, в его кармане нашли паспорт на имя аббата Филиппи.

— Эту склянку мне подбросили! — воскликнул аббат с негодованием. — А паспорт поручено отвезти его владельцу. Я протестую против ареста! Это произвол!

Он играл свою роль весьма правдоподобно; но дядюшка Гийом настоял на том, чтобы в особняке Моннуара произвели обыск и отдали отравленные грибы на исследование. Дело оказалось достаточно серьезным. Вот почему поздно ночью полицейские явились к графу.

Встревоженные исчезновением учителя и дядюшки Гийома, прадед с правнуком ждали уже давно. Малыш огорчался, что не последовал за приемным отцом.

— Наверное, с ним случилось несчастье! — твердил он. — А вдруг этот проклятый Микаэли убил его?

Приход полиции вызвал у обоих вздох облегчения: бывший тряпичник опять дома… Но почему его привели под стражей?

Показания старого графа и мальчика о том, что дядюшка Гийом заранее предупредил их об опасности, были неблагоприятны для аббата. Еще больше он смутился, увидав, что блюдо с грибами унесли для исследования. Но тут же он нагло заявил:

— Если там и найдут яд, его всыпал кто-нибудь другой!

Да и в самом деле, зачем иностранцу, столь радушно принятому в доме, убивать своих хозяев? Скорее это было в интересах дядюшки Гийома. Не окажись у аббата документов на имя Микаэли, учителя-социалиста, бывшего гарибальдийца, его тотчас же отпустили бы, оставив доносчика под арестом. Однако результаты осмотра комнаты, где жил Филиппи, оказались не в его пользу: нашли ящик с трупом морской свинки, а в шкафу — несколько пузырьков с ядами.

— Мои научные занятия решили подло использовать, чтобы погубить меня! — сказал аббат.

Один из полицейских, производивших обыск, заметив щель, поднялся на стул и обнаружил в соседнем чулане Гренюша. Присутствие незнакомца, скрывавшегося в особняке, могло быть истолковано во вред дядюшке Гийому. Но старый граф мужественно превозмог свое отвращение к представителям власти и сообщил, каким образом бывший каторжник появился в его доме. К счастью для дядюшки Гийома, Гренюш полностью подтвердил все сказанное графом. Однако препроводили в тюрьму не одного аббата: на всякий случай арестовали и Гренюша и бывшего тряпичника. Ведь такие пустяки, как предварительное заключение на время следствия, не идут в счет…

Вся эта история в различных вариантах появилась на другой день в газетах. Вдова Марсель с дочерью решили, что благоразумнее всего не ждать больше у моря погоды, и уехали в Англию.

Между тем постройка дома призрения неимущих девушек близилась к концу; работы, прерванные в связи с исчезновением Девис-Рота, возобновились и шли полным ходом. Ими руководил новый председатель общества, священник из Рима. Весьма деятельный, он во все вникал, всюду бывал сам. Когда он предложил обществу свои услуги, их не замедлили принять, так как для себя лично он ничего не просил.

Аббат Гюбер старался из всего извлечь пользу для дела, которому служил. Вот почему он не выставил никаких условий. Его бескорыстная готовность работать вызывалась как будто одними лишь благочестивыми побуждениями. Да, это был фанатик, и притом движимый отнюдь не слепой верой. Фанатизм такого рода, ставший циничным расчетом, должен был найти немало приверженцев. Он был последним воплощением лжи. Религия, по замыслу этого новатора, сбрасывала окутывавшую ее вуаль иллюзий, откидывала все покровы и бесстыдно, как проститутка, предлагала себя всем поборникам зла. Аббат открыто шел на это, не видя иного способа сделать религию силой, способной обуздать народы. Сей служитель церкви ни с кем не делился своими планами. «Пусть мои единомышленники действуют самостоятельно, — рассуждал он. — Кто сам не может найти нужный путь, тот далеко не уйдет». Вот кто мог стать достойным преемником Девис-Рота, если бы встретился с ним; вот при ком продолжало бы развиваться и процветать дело иезуитов… С такими же, как Филиппи, оно не могло принести никаких плодов, как сокровище, закопанное скупцом.