Потомки называли Витгенштейна «последним настоящим профессором» – и не в последнюю очередь потому, что в своих сочинениях он высказывал мысли о том, что прежняя метафизика – классическое философское мышление – умирает. Он предполагал: «Обо всем, о чем вообще можно размышлять, можно размышлять вполне разумно. Обо всем, о чем можно высказаться, можно вполне разумно высказаться». Это как раз типично для классической метафизики – думать о таких абстрактных вещах, как душа и сущность.

Свой титул Витгенштейн заслужил благодаря не только своей философии, но и аскетическому образу жизни. Его потребность в неприхотливости выработалась в течение жизни – прежде всего из-за долгих попыток освободиться от гнета отца. Голая комната в Кембридже была своеобразным ответом на шикарный дворец в Вене, а увольнение из университета – отказом от всяческой роли отца, роли наставника. Еще и поэтому он не создал семьи. Однажды он, правда, сделал предложение, но поставил избраннице условие, что у них не будет физической близости. Она отказала.

Можно поспорить о титуле последнего настоящего философа. Думаю, Людвиг Витгенштейн заслуживает другой титул: да, он был одним из великих ботаников в мировой истории и одним из последних великих философов, возможно даже самым великим. Однако тяжело стать настоящим ботаником, если в детстве и юности ты не был одинок. Но для Витгенштейна в этом проблемы не было. Он стал интеллектуалом в 20 лет – в возрасте, когда большинство людей ищут свой путь. Заслуживает это уважение или сочувствия? Сам Витгенштейн ответил бы на этот вопрос, наверное, так: «О чем нельзя поговорить, о том надлежит молчать».

Иоганн Вольфганг Гёте однажды сказал: «В целом науки все больше отдаляются от жизни и возвращаются к ней лишь окольным путем». Это изречение точно выражает суть, почему ботаник особенно часто чувствует себя в науке как рыба в воде: потому что он с головой окунается в нее и начинает отдаляться от реального мира, чтобы затем, вооруженным научными познаниями, снова вернуться к нему.

Ботаник – это человек, который считает мир потенциально опасным. Прежде всего, потому, что он непредсказуем, так же как чувства и инстинкты. Чтобы защититься от него, он строит вокруг себя кокон, в котором уединяется со своим компьютером, в лаборатории или на собрании коллекционеров бабочек – главное, что у него есть собственное государство со своим порядком, который позволяет ботанику почувствовать, что все под контролем. Только здесь, по другую сторону вызывающей опасения будничной суматохи с ее непредсказуемыми эмоциональными людьми, он чувствует себя хорошо.

Как только ботаник окунается в свой мир, далекий от реальности, возникают две возможности того, как все сложится дальше. Первая: он остается там навсегда. В этом нет ничего необычного. Многие из них проводят жизнь в своих спокойных комнатах, и никто ничего о них так и не узнает. Вторая: ботаник делает в своем закрытом от реальности мире какое-то открытие или изобретение, и это оказывается настолько удивительным, настолько гениальным, что ему просто необходимо поделиться этим со всем миром. При этом чаще не он сам рассказывает о своих открытиях, а знания используют его самого: не он говорит, а они говорят через него. Так ему проще возвращаться в настоящий мир, потому что внимание людей направлено не на его личность, а на его достижения. Это успокаивает. Не зря Альберт Эйнштейн в конце своей жизни горько сожалел, что общественность больше обращает внимание на него, а не на его теории: «Так же как у человека в сказке все превращалось в золото, чего бы он ни касался, так и у меня все превращается в газетные сенсации». Хотя Эйнштейн, конечно, отличался самонадеянностью, он был ботаником, потому что чувствовал себя неуютно, когда его вытаскивали на свет из его укрытия в научном мире.

Естественные науки считались ботаниками науками духовными – в них было меньше законов и структур. Среди социологов ведется спор, питался ли капитализм духом протестантства. К единому мнению они пока не пришли. Формула Е = mc2, выражающая физический закон, непоколебима, и подобное нравится ботанику, который с удовольствием ищет точные ответы.

С другой стороны, естественные науки – обширное поле деятельности, прежде всего для математиков, химиков и физиков, среди которых много ботаников. По идее, вся их история – это паноптикум разных ботаников. Назову лишь несколько имен. Чарльз Бэббидж (1791–1871), математик и изобретатель первой (на паровом двигателе) аналитической вычислительной машины, уже в детстве удивлял тем, что ставил типичные для ботаников эксперименты. Например, он хотел знать, каково это, когда тебя пекут. С этой целью он заперся в хлебопекарной печи и записывал подробно каждое повышение температуры и то, что чувствует в это время его тело. Молодой исследователь закончил свой эксперимент, только когда получил первые ожоги. Прочитав в Библии о том, как Иисус шел по воде, он тотчас захотел проверить, возможно ли это вообще. Он привязал две старые книги к своим сапогам так, чтобы они во время ходьбы хлопали по воде. Ему пришлось хорошенько перебирать ногами, но фактически Бэббидж удержал на какое-то время голову и плечи над водой.

Изобретатель Никола Тесла (1856–1943), в честь которого названа физическая единица для измерения силы магнитного поля, взял в детстве зонт и прыгнул с ним в стог сена с крыши, потому что хотел полетать. Он выжил, но долго находился без сознания. Более типичное для ботаника поведение он показал, будучи уже взрослым. Например, несмотря на свою привлекательность, он совершенно не интересовался женщинами (мужчинами, кстати, тоже). Его друг Кеннет Свизи рассказывал: «Тесла был женат на своей работе и на мире идей Ньютона и Микеланджело». (Эти двое тоже относятся к великим ботаникам мировой истории.) Тесла был уверен, что «великие изобретения делают бездетные мужчины». Когда однажды женщина призналась ему в любви, Тесла сказал ей сухо, что ему это неинтересно и что находит ее сестру намного красивее и привлекательнее. Ботаники из-за своей честности могут быть весьма жестоки.

Немецкий математик Дэвид Гилберт (1862–1943) еще в детстве проявлял удивительные способности, имея в то же время признаки аутизма. В школе он блистал в математике, чего не скажешь о немецком (сочинения за него писала мать). Позднее его интересы не изменились: он сам себя называл «математическим эскимосом», которому даже не нужно выходить из своего иглу. Говорить с ним можно было только о математике. Другие темы, например о женщинах, вызывали у него зевоту. Дети ему тоже не особенно нравились – что, в общем-то, типично для ботаников. По его мнению, они несли слишком много хаоса. За работу он принимался с наивностью ребенка. Математические дискуссии часто имели настолько простые предпосылки, что специалисты вначале качали головой, а потом удивлялись, как Гилберт шаг за шагом пробил себе дорогу к самой вершине. Сам он сказал о своем коллеге – физике-ботанике: «Знаете, почему Альберт Эйнштейн говорил о пространстве и времени такие невероятные и глубокие вещи? Потому что он ничего не учил о философии и математике пространства и времени».