— Блеск быстро потускнел, — отрезвила его Николь.

— Жаль, что наша связь прервалась так скоро. — Пальцы Генри обхватили ее узкую кисть. — Я не желал этого.

Она окинула его испепеляющим взглядом.

— Очень любопытно. И давно ты сделал это открытие?

— Не иронизируй, пожалуйста. Ты напрасно мне не веришь.

Генри резко обернулся, и их губы встретились. Она попыталась отстраниться, но это лишь ускорило развязку. Казалось, целую вечность длился жадный, неистовый, сладостно пьянящий поцелуй, который сразу же разрушил все преграды. Одна рука Генри легла ей на затылок, другая надавила на талию, так что бедра и самый безымянный уголок ее податливого тела прижались к твердому, как камень, мужскому естеству.

Раздосадованные поклонники часто называли ее холодной и бесчувственной, не подозревая причины: только один мужчина способен завести ее с полуоборота. Такого экстатического взлета ей не испытать больше никогда ни с кем другим.

Он почувствовал, как дрожь пронзила тело Николь, как напряглись кончики грудей. Но откуда ему знать, что за восемнадцать месяцев спячки ее чувственность обострилась запредельно и теперь вырвалась наружу, сметая все на своем пути.

— Ты ведь мечтала об этом? — ласково спросил Генри, не выпуская ее из объятий.

Даже под пытками она не выдаст своих переживаний, не расскажет, как мучительно переживала разлуку, металась от надежды к отчаянию, ждала и терпела.

— А, перестань, Генри, мы поступили правильно, — с горечью сказала Николь.

Он посмотрел на нее, впитывая взглядом чистый лоб, золотистые дуги бровей, прямой точеный носик, припухшие манящие губы… И вновь первозданная жажда соития охватила их. Поневоле опровергая свои слова, она оплела его руками и ногами — захватила в плен и покорилась. А еще через несколько минут, после чудесной эротической прелюдии на еще не остывшем песке, их плоть стала одним целым, как когда-то… совсем в иной жизни.

Он перевернулся на спину, притянул ее к себе, подставил ладони ей под груди.

— Никакого вымысла, — зачарованно произнес Генри.

Ее веки дрогнули.

— Что?

— Я считал эту страсть плодом своей фантазии.

— Вот как?

— Я заблуждался, мы не должны были расставаться.

Внезапно насторожившись, Николь обернулась в сторону своего коттеджа.

— Какого черта! — протестующе проворчал Генри.

— Джонни, кажется, проснулся. — Она вскочила на ноги, отряхнула налипшие песчинки с шортов. Следом нехотя поднялся и Генри.

Что же она наделала? Поддалась зову плоти, оттого что давно не было мужчины рядом, или просто плыла по течению, позабыв данные себе обещания? Она ведь зареклась пускаться в подобные авантюры. Неужели собственные ошибки ничему ее не научили? А как насчет твердого намерения держать Генри на расстоянии вытянутой руки?

На этот раз они отчетливо услышали приглушенный детский плач.

— Похоже, пупсик проголодался, — заметил Генри, когда малыш снова жалобно запищал.

— Навряд ли. Он иногда просыпается, пугается и начинает плакать от одиночества. Мне надо идти.

— Я провожу тебя. — Генри перекинул полотенце через плечо, подхватил трость и отправился за ней. — Нам было хорошо вместе, — сказал он.

Николь недоуменно посмотрела на него.

— Ты о чем?

— Помнишь ту ночь в Ньюкасле? Мы…

— Можешь не продолжать, у меня отличная память, — перебила его Николь.

Как и о «той ночи в Ньюкасле», он пожалеет о сегодняшней сцене па пляже. Им так же руководила похоть — что ж, теперь самое время удрать и забиться в щель.

Крики Джонни участились и звучали все громче по мере приближения к коттеджу.

— Как бы он горло не сорвал, — высказал опасение Генри.

— Спокойной ночи! — Николь захлопнула за собой дверь.

Пройдя через гостиную, она оказалась в смежной комнате. На низком комоде стоял абажур, освещая детскую комнату: малыш протяжно, взахлеб кричал.

— Все в порядке, котик, — нежно сказала Николь. — Мама с тобой.

Она наклонилась и взяла его на руки. Ребенок еще раз всхлипнул и затих. Она укачивала его, тихо напевая, потом чмокнула в носик и положила обратно в кроватку.

— А теперь — спать, — прошептала она, но Джонни раскрыл глазки и захныкал.

Николь опять прижала его к груди и тут ощутила на себе чей-то взгляд: в дверях стоял Генри. От неожиданности у нее едва ноги не подкосились.

— Чего тебе? — раздраженно бросила Николь.

— Я только хотел сказать, что, если завтра ты собираешься прийти…

Внезапно Генри умолк и застыл на месте. Он представлял себе некоего изнеженного, беспомощного младенца, но малыш-то, оказывается, что надо! Кроме того, у Джеймса Освальда русые волосы, а у Джонни — темненькие… как и у него самого.