– Я смотрю на тебя - и пытаюсь понять, что в тебе особенного, почему Темная мать нашла тебя привлекательнее моей дочери или тысяч других румийцев, которые исправно подносят ей дары и неустанно молятся. Из года в год, бесчисленное количество лет, мы делаем то, что она нам велит. Послушные, точно усмиренные лошади. Охотно сунем в зубы удила и грызем их, безмолвные и покорные. Но она выбрала северянку - девчонку, которая годна только, чтобы сор выметать и рыбу потрошить. Ты знаешь, в чем причина?

Хани промолчала, чувствуя - ему дела нет до того, каким будет ответ.

– Нравится тебе мир, в который ты попала?
– спросил Сарф.

– Нравится, - честно призналась Хани. Зачем скрывать правду?

– Когда боги прокляли наших предков и сослали на остров, здесь не было ничего, кроме камня, гор и бесплодной земли. Многие из нас умерли в первый же год. Нам нечего было есть, негде спать. Дожди мы принимали как благодать - вырывали в земле ямы, и лакали из них воду, точно псы. Брат убивал брата за то, чтобы выпить воды из его лужи. Десяток лет хаоса. Никто нынче не вспоминает о них. Нигде в румийских хроника не записано о тех временах. Мы называем их Забвением. Час, когда мы были зверьми. Так было до тех пор, пока Темная мать не явилась нам. Я знаю, что в Серединных землях счет времени ведут по дасирийскому летоисчислению, от времени, когда Иштар стал завоевывать могущество. Мы же считает свой век со времен, когда она впервые явилась к нам. Наши легенды говорят, что показалась она посреди пустыни, прекрасная и величественная, словно Королева королев. В руках ее был кувшин с овечьим молоком и кукурузная лепешка, но тех даров хватило, чтобы досыта накормить всех. Некогда великие, но униженные шаймерцы сползались к ней, будто муравьи к своей матке. Несколько дней она кормила и поила нас, собирая всех, кто еще не растерял остатки человечности. А после, когда мы были сыты, велела всегда и во всем повиноваться ей, не щадить себя и быть безжалостными ко всякому, кто пойдет поперек ее слова. Взамен, Темная мать посулила нам самым сладким пряником...

Тут румиец сделал многозначительную паузу. Хани догадалась, что он давал ей право догадаться самой. Что может быть самым желанным для проклятых изгнанников?

– Шараяна пообещала вам Серединные земли...
– задумчиво произнесла Хани, и удивилась, когда ответом ее словам стал громкий смех.

– Вот что выдает в себе человека ничтожного, - сквозь смех, сказал мужчина.
– Ты неспособна мыслить широко. Ты будто ребенок, которому протягивают большой кусок пирога - можешь укусить много и щедро, со всей жадностью, но мелочность души позволяет тебе лишь глядеть, как едят остальные, и довольствоваться крошками. Румийцам не нужны Серединные земли, Хани. Мы жаждем получить весь Эзершат.

Он раскинул руки, словно в эту самую минуту готовился получить обещанное. Девушке сделалось страшно. Тот холод, по которому она долгие дни скучала, наконец, нашел ее: забрался в живот, и засуетился там, выстуживая самое нутро.

– Мы поклялись костями тех, кто умер. Мы дали ей своей крови, каждый по кубку, не больше и не меньше. А она все собирала и собирала свою кровавую жатву, ненасытная и требовательная. Потом, Темная мать потребовала положить к ее ногам всех младенцев, какие есть. Матери плакали, но повиновались. Из нашей крови, костей и мяса наших детей, она создала благодатные небеса. Те, которые ты видишь.
– Сарф опять заложил руки за спину, и Хани видела, как подрагивают его пальцы.
– Теперь ты знаешь цену такой красоте. Ты, вернее всего, думаешь, будто цена слишком высока.

Девушка и в самом деле так думала. После его слов, небо над румийским городом стало казаться алым, хоть цветов на нем осталось ровно столько, сколько прежде. Она потерла глаза, надеясь хоть так разогнать тяжелые образы сотен младенцев, над которыми творятся темные чары. Тщетно - видения словно поселились в ней, деля пополам с холодом остатки смелости северянки. Скальд милостивый, если они так беспощадны к тем, кто вышел из их чрев...

– Мы бы заплатили и большую цену, - пожав плечами, продолжил румиец. Он устал стоять, и вернулся в кресло напротив нее. Придирчиво осмотрел блюдо с фруктами, выбрал один, ярко-желтый, будто солнце. Но есть не торопился, а вместо этого перекладывал из руки в руку.
– Мы бы сдохли, не явись к нам Темная мать. Или и того хуже - потеряли остатки разума и человечности. Боги только того и добивались. Не станешь же ты спорить, что кара слишком велика. Мы всего-то хотели обрести знание.

– Оживлять мертвецов против воли богов - величайший грех.
– Хани слышала, как дрожит ее голос. Стоило ли говорить такое здесь, в месте, где темная богиня все видит и все слышит?

– Ты повторяешь то же, что и остальные. Ваши головы пусты, словно порожние горшки. Боги следят за тем, чтобы в них не рождались крамольные мысли. Вас посадили на веревку, а вы и рады. Приучили думать, что если в миску кладут обглоданную кость - это великая милость. И вы даже не замечаете, что веревка ни к чему не привязана, а рядом лежит свежая свиная вырезка. Только протяни руку. Но даже на это у вас недостает смелости. Ничтожества.
– Он что есть силы сжал фрукт. Кожура сочно треснула, и мякоть засочилась между пальцами. Румиец какое-то время просто смотрел на нее.

Потом выкрикнул что-то на непонятном Хани языке, и в комнату скользнула тень. Девушка вскрикнула, рванулась с места, но мужчина поймал ее за локоть, остановил. Только когда "тень" направилась к ним, Хани рассмотрела в ее руках метелку и посудину, над которой курился пар. Существо было из плоти и костей, только темное, словно непроглядная ночь: ни рта, ни глаз, лысый череп. Оставалось только гадать, как оно знает, куда идти.

"Тень" подошла к румийцу, на вытянутых руках подала посудину. Мужчина достал из нее влажный отрез полотна и вытер руки.

– Это привратники, не бойся их, - успокоил Сарф, пока существо, отставив посудину в сторону, взялось подбирать остатки сока и раздавленный фрукт.
– Оболочки, скроенные из кожи. Внутри них сидят неуспокоенные души. Идеальные помощники по дому - незаметные и тихие.

Хани попыталась высвободиться, но мужчина крепко держал ее, и отпустил много позже, когда существо покинуло комнату, так же бесшумно, как и вошло. Девушка отбежала в сторону, едва не упав, запутавшись ногами в непривычных одеждах. Румиец пожурил ее укором во взгляде.