Возьми ее. Заклейми.

Никогда прежде он так явственно не чувствовал свет луны на своей коже.

Все мысли тотчас пришли в неистовство.

Она убежала от него. Хотела оставить его… Никогда.

Он все больше терял контроль… Иисусе, нет, он… превращался. Клыки заострялись, чтобы оставить след на ее коже, заклеймить.

Когти удлинялись, чтобы впиться в ее бедра, когда он станет изливаться в ее лоно снова и снова.

Овладеть ею полностью.

Она была его. Он нашел ее. Заслужил ее. Заслужил все, что вот-вот собирался у нее взять.

Вонзаться в ее нежное, податливое тело, пока луна светит над его головой — было удовольствием, какого он еще не испытывал.

Заставь ее полностью подчиниться.

Он, не прекращая, лизал, кусал и ласкал ее тело, удовлетворяя свою страсть. Был просто не в силах остановить рвущиеся из груди крики, рыки, или свою потребность почувствовать на языке ее влажную плоть. Знал, что был слишком груб. Но уже не мог не врезаться в ее тело или не овладевать ею еще сильнее.

Когда оставшимися крупицами воли он все-таки заставил себя отодвинуться от Эммы, она в исступлении впилась когтями в землю, продолжая выгибаться навстречу его телу.

— Почему? — закричала она.

— Не могу причинить боль, — его голос казался чужим.

— Прошу… вернись в меня.

— Ты желаешь этого? Когда я такой?

— Да… хочу тебя… именно таким. Пожалуйста, Лаклейн! Я тоже ее чувствую.

Луна действовала и на нее? Услышав мольбу своей пары, он всецело отдался желанию.

Взор заволокла пелена. И все, что он видел — это серебро, отблескивающее в ее глазах, смотрящих прямо в его собственные — и манящий темно-розовый цвет ее полных губ и сосков. Накрыв Эмму собой, он будто заключил ее в клетку собственного тела. Наклонив голову, он обвел языком ее соски и втянул сначала один, потом второй, в рот, а после переключился на ее губы. Крепко сжав ее своими ладонями, он удерживал ее на месте, пока поднимался на колени.

— Моя, — прорычал он и резко ворвался в ее тело.

Будто откуда-то со стороны, он слышал низкие, гортанные рыки, вырвавшиеся из его груди при каждом исступленном погружении в ее плоть. Ее груди подпрыгивали в такт движениям. Взгляд Лаклейна впился в тугие, упругие бутоны, влажные после его неистового сосания. Напряжение в его члене все возрастало, и внезапно Лаклейн почувствовал, как Эмма, уронив голову, впилась когтями в его кожу.

— Моя… — Она хотела покинуть его? Он стал трахать ее со всей силой.

Она принимала эту мощь, пытаясь двигаться навстречу его толчкам.

Он схватил ее за затылок и, встряхнув, притянул к себе. — Сдайся мне.

Ее глаза распахнулись, когда она снова кончила. Взгляд застыл, остекленел. Лаклейн мог чувствовать, как сокращаются стенки ее влагалища, сжимая его плоть все сильнее.

И сорвался следом. Закричав, он начал выплескивать в нее горячую сперму, еще и еще. Все что он понимал в этот момент — Эмма выгнула спину и раздвинула бедра еще шире, словно упивалась ощущением его члена внутри себя.

Когда луна спряталась, и она уже не могла кончать, Эмма упала обессиленная на землю. Издав последний стон, Лаклейн упал на нее. Но она не чувствовала дискомфорта.

Спустя мгновения, он поднял колено и встал, повернув ее к себе лицом. Лежа на боку, он убрал волосы с ее рта. Теперь, когда безумие ночи закончилось, она чувствовала всепоглощающую радость оттого, что он ее заклеймил. Это было так, словно она ждала этого не меньше него.

Перекатившись на спину, Эмма потянулась и взглянула сначала на небо, а затем на деревья. Трава казалась такой же прохладной, как и воздух, но Эмма вся горела изнутри.

Казалось, она была не в силах надолго отвести от него взгляд, поэтому повернулась и посмотрела на его лицо еще раз. Эмма ощущала связь со всем вокруг, будто принадлежала этому месту.

Вот чего ей всегда не хватало.

Ее переполняло удовольствие. Ей хотелось заплакать от облегчения. Он поймал ее и все еще хотел. Эмма осознала, что не может перестать касаться Лаклейна, будто боясь, что он исчезнет. Сейчас она не понимала, как могла быть такой жестокой по отношению к нему.

Она помнила, что разозлилась на него и убежала, но не могла сообразить — почему. Она была просто не в силах злиться на мужчину, который смотрел на нее так, как Лаклейн.

В его взгляде читался страх.

— Я не хотел причинять тебе боль. Я старался не допустить этого.

— Она быстро прошла. Я тоже пыталась не причинить тебе боли.

Он ухмыльнулся, затем спросил:

— Ты слышала внутри себя какой-то голос? Ты знала о некоторых вещах…

Она кивнула.

— Это было похоже… на инстинкт, но такой, который я осознавала. Поначалу это меня напугало.

— А потом?

— Потом я поняла, что он, не знаю, как сказать, вел меня… в правильном направлении.