Шрифт:
* * *
«Давно знакомы, Александр Петрович. Я вас прервал?» — «Нет, нет. Итак, больница. На сколько коек? Семьдесят. А деньги? Два миллиона? Что-то маловато. А впрочем, надо посмотреть проект». Тот, кто назвался «восемьдесят восемь», охоту вспомнил. Назывались дружно озера: Ханата, Цаца и Пришиб… Ко мне пришли воспоминанья вновь. * * *
Не раз тогда я был на Волго-Доне. Товарищи, вы помните, конечно. Ведь это наша молодость была! Мы видели, как шлюзы вырастали, шагающие клацали ковшами и как из хаоса хитросплетений рвов, котлованов, арматурных сеток, дней и ночей авральных, из прорывов, из подвигов труда, из хриплых споров, из личных самолюбий, из страданий и радостей, удач и неудач — изо всего, зовущегося жизнью, изо всего, в чем должен разбираться начальник над районом, рос канал. Я не расспрашивал его о жизни: она и так была как на ладони. Его характер? Багермейстер каждый опишет. А дела? Они видны. Я раза два бывал в его конторе. Мы пили газированную воду. А так, чтобы проговорить всю ночь, — нет, не было. И время не хватало… * * *
Мы стали у окна. «Здесь будет берег, — сказал нам секретарь. — А это сквер». Мы увидали прутики прямые, торчащие в заснеженном квадрате. «Вот, Александр Петрович, вам не верят — один у нас засел на старом месте и не переселяется никак». — «Так и живет?» — «Сказал: возьму ружье и не пущу ни одного обратно, раз вы село прохлопали в ладоши». — «Бежать ему придется. На шесть метров весной уже подымется вода». * * *
Я вспоминал: когда же это было? Мы виделись опять. Я много раз бывал на Сталинградском гидрострое. Еще тогда, в голодном тридцать первом, мы, ухитрившись взять чужую лодку, за Волгу плыли в поисках еды. Нет, не за хлебом. Хлебом и не пахло в селе Безродном. По степным курганам мы бегали оравой, нападали на шумные озера, лезли в воду и рвали с корнем длинную кугу. Закрученные корни обмывали, сушили на горячем солнцепеке, блаженствовали, дети СТЗ. — Я был, когда к Безродному свозили бульдозеры, кирпич, цемент, железо. Сновал меж берегами юркий катер — «Гидрогеолог-89». И косогор у Ахтубы, где Волжский стоит теперь, был сусликами взрыт. Я ездил, ездил, помню все палатки на месте нынешнего стадиона. Как Логинов — совсем на голом месте, по чертежу — сажать тогда велел и сам сажал простые хворостинки. Я встретил их — теперь на Комсомольской они уже деревьями шумят. Еще я помню первый митинг стройки в честь Волго-Ахтубинского канала. Два землесоса рыли перемычку, стараясь дотянуться до флажка. И Логинов, начальник Гидростроя, речь произнес. Летел песчаный ветер, и люди ликовали… Годы шли… Разорвалось у Логинова сердце. О людях говорить при жизни надо. И Логинову надо бы сказать, за что мы благодарны, пусть бы слышал. Когда глава правительства вручает награды, произносит имена, — с волненьем думаешь об этих людях, за ними видишь тысячи других, за ними миллионы видишь наши. Но Логинов не слышит… Назовите сад или площадь именем его!.. * * *
Да, вспомнил!.. Это было ранним летом. Паромом перебравшись через Волгу, попал я в Волжский — город молодой. Я шел по коридору общежитки… (Что я сказал! Прошу у вас прощенья, любезная хозяйка. Я боюсь, теперь вы мне не отведете койки за то, что общежитием назвал «гостиницу повышенного типа»!) Я шел по коридору, с ним столкнулся. «Вы здесь живете?» Да, он тут и жил. Семья его еще не приезжала. Мы жили в общежитии. Ходили в столовую на завтрак. Он спешил. Обедал где-то у себя в конторе, но, если выпадал совместный ужин, я у него выпытывал свое. Он был уверен в людях. «Раньше срока построим ГЭС и первый ток дадим…» (Он воблу ел, чему-то улыбался, — переживал и вспоминал, наверно, волнения пережитого дня.) «Да, строить научились. Мастера. Большие патриоты. Есть горенье. Но, Александр Петрович, вы скажите, как это всё привяжется к деревне? ГЭС — хорошо. Заводы… Я объездил страну. Да взять хотя бы Сталинград. Действительно, неузнаваем город! Но вот село возьмите — мы забыли. У нас от сел уходят города!» (В ту пору я давно уже закончил две части этой длительной поэмы — признание в любви к земле и к людям, поэму возвращения к себе. Часть третью я искал уже два года но всем дорогам. Спрашивал: когда же? В колхозе жил, обдумывая жизнь, был у министра сельского хозяйства. Сентябрьский пленум и Двадцатый съезд наметили рассвет; я ждал рассвета, в Быково приезжая вновь и вновь.) «Всё повернулось к жизни, прямо к людям, всё то, что нами сделано, — для нас! — заканчивал он разговор обычно.— И тракторы — деревне. Будет ток. И строить будем заново селенья. Вы видите, как партия людей нацелила на сельское хозяйство!..» Днем я встречал начальника на стройке. То, вижу, он идет по котловану, то на времянках будущей плотины уверенно мелькает. Только раз в разгаре дня… Еще в каком разгаре! Жара такая, что земля дымилась, — он появился в общежитье вдруг. Я вышел на крыльцо и с удивленьем спросил шофера: «Что-нибудь случилось?» — «Решил переодеться». — «А чего?» — «Встречать жену… Теперь конец столовке». * * *
«Вот и без труб всё дело обойдется. — Встал Александр Петрович. — Только дайте мне карту, я возьму ее с собой. Мы это всё спланируем детально. Ну что ж, пора идти?» — «Пора, идемте…» Покамест я воспоминаньем жил, в райкоме тут большой вопрос решился. Я по глазам секретаря заметил. Он радостно сказал: «Вот это мысль!..» Я думал: так всегда, мешают мне воспоминанья видеть день идущий. Так прозевал я главное сегодня. Вот если б мыслью залететь вперед, на сотни верст! Писал бы я тогда о будущем свои воспоминанья… * * *
А в клубе негде плечи развернуть. Привыкнув к полумраку, разглядел я: мерцают любопытные глаза. «Наш кандидат, начальник Гидростроя, родился…» — И пошли места и даты рабочей биографии его. Потом посыпались наказы, просьбы: «Построить РТС. Поторопить шаги высоковольтной передачи, а по колхозам — сами разберем», «План семилетки выполним досрочно, нам помогите с трубами», «Больница нужна», «И Дом культуры — этот клуб на двести мест, а нас шестая тыща!», «И трубы! Оросить хотим село, бесплатно мы не просим, есть деньжата: в пять раз доход колхоза нынче вырос…» Аплодисменты рушились. Один бил, как из пушки, прямо в рукавицах. Я видел: Александрову не просто — чего ты стоишь, скрытое волненье! — цвета перемежались на лице, как на металле, взятом для закала (цветами побежалости зовут их). Нет жалости у радостей. Нельзя к тем радостям когда-нибудь привыкнуть. Он говорил о Двадцать первом съезде. Был делегатом. Только что вернулся. В распахнутые двери съезда сразу вошли и быковчане. Стало тихо., Я знаю зал Верховного Совета. Там столько света! Узенькие парты с наушниками радио и гнезда для многих иностранных языков. Тот зал и этот зал простого клуба — сейчас они слились в одном дыханье, сердца одни, стремления и планы, и семилетье видится вдали. Наш коммунизм! Мы столько лет мечтали: когда придет он и какою явью — бесплатным хлебом? Музыкой великой? Любовью верной? Понимаем ясно: он молодость земли, наш коммунизм. Он в настроенье нашем, в твердой вере, в стремительном движенье наших буден. Мы будем создавать его сейчас! (Я краем глаза замечаю Надю — знакомую доярку с ближней фермы, задумалась и, закусив косичку, счастливо улыбается о нем…) «А трубы… — Я прислушался. — А трубы… Сегодня мы с секретарем райкома об этом говорили. Через год подступит море. Ближняя вода придет сюда, в Калиновую балку, где будет порт. Возьмем мы эту воду, насосами подымем на бугор — там, позади Быкова, местность выше… И всё», — сказал он. Мы переглянулись. А кто-то в зале даже хлопнул робко и смолк, недоуменный… «Пусть вода уже сама оттуда по арыкам стекает в Волгу снова. Мы арыки пророем плугом по всему селу. Сажайте ивы — пусть шумят деревья. В сады ведите воду — пусть цветут!..» А в зале сразу гром такой поднялся, что задрожали стены. Я привстал, увидел вдруг поэму ликований, ту, о которой так давно мечталось. Я шел и вспоминал о разговоре в разгаре лета, там, на Гидрострое, о городе и о деревне. Вспомнил про всё. И стало весело идти.