Письмо содержало «рецепт» укрепления позиций Л. Троцкого в РКП(б). «Спасением, таким образом, был бы крупный кризис, представляющий угрозу для революции: тогда бы вся партия обратилась к Троцкому как единственно способному разобраться в ситуации и уверенно в ней ориентироваться; Т. создан для героических периодов, а не для рутинного и прозаического времени, когда требуется работа в кулуарах» [205] . А. Я. Гуральский следующим образом 8 декабря прокомментировал этот пассаж из послания Суварина: «Борис, боящийся, что Л[ев] Давидович] умрет раньше, чем русское крестьянство будет «зрело» для бонапартистского переворота, и дающий указания, как соответственно этой задаче разлагать французскую партию, — это не слишком преувеличенная характеристика ненависти правой к Коминтерну».

А. Трен предложил исключить тройку решением политбюро, однако А. Гуральский настоял, чтобы это было сделано на партийной конференции. «…Если часть ЦК солидаризуется с ними (т. е. с оппозиционерами. — М. П.) — получится кризис, которого в действительности нет, кроме того — надо их сей разбить поглубже, чем только исключение», — аргументировал А. Гуральский свое предложение. В. Делягард, П. Монатт, А. Росмер были исключены почти единогласно при двух воздержавшихся делегатах, не имевших информации о мнении своих организаций.

В качестве анонимного «делегата от Исполкома Коминтерна» А.Я. Гуральский выступал на четвертом съезде ФКП в январе 1925 года в Клиши. Встреченный пением Интернационала, он посвятил большую часть своего выступления итогам борьбы с оппозиционерами в ФКП, связав их с успехами «большевизации» [206] .

Лоренцо Ванини, посетивший съезд в Клиши, писал 27 января 1925 года в письме Г. Е. Зиновьеву: «Громадное впечатление произвела речь представителя Коминтерна. Говорил он просто, убедительно и с жаром…»В конце письма И. Степанов дал оценку деятельности А. Я. Гуральского: «В заключение два слова о представителе Коминтерна. Без преувеличения надо сказать, что он совершил и совершает колоссальную работу. Его активность громадная. Почти половина делегатов его лично знают и приходили с ним совещаться. В Политбюро и в ЦК всегда внимательно прислушиваются к его предложениям. Все им восхищаются. С другой стороны, однако, он принужден работать в тяжелых условиях. За мое пребывание он каждый вечер имел другую квартиру. В смысле документации дела его скверные. Документация у него случайная. А запросы и требования политруководства валятся к нему со всех сторон» [207] .

В избранный съездом новый состав Центрального Комитета среди прочих впервые вошел и Андре Марти. Сделать это представителю ИККИ удалось не без давления. «…Надо будет втянуть в ЦК ряд новых людей, — делился своими соображениями А. Гуральский в письме, отправленном в ИККИ еще 14 декабря 1924 года. — Я — за Марти в ЦК, некоторые руководящие товарищи сомневаются в связи с его анархистскими выходками».

Свою оценку значения съезда в Клиши А. Я. Гуральский дал в третьем номере за 1925 год журнала «Коммунистический Интернационал». «Прошлогодний кризис изжит Французской компартией. Она вышла из него с большей, чем когда бы то ни было, сплоченностью, силой и влиянием на рабочие массы — в особенности в Парижской области. Кризис этот, как теперь понятно каждому, был кризисом роста» [208] , — утверждал он. В новом органе ФКП «Кайе дю большевисм», сменившем в конце 1924 года «Бюллетэн коммюнист», стали появляться передовицы, подписанные инициалами О. Л.

А. Я. Гуральский стремился обеспечить координацию деятельности различных коминтерновских органов во Франции. В одном из писем он писал в Москву: «Я просил бы, когда присылают ряд тов[арищей], сообщать, для чего они приехали, они здесь неизбежно будут толкаться в противном случае без дела и отымать у всех время. Для какой работы Harry [209] , для какой — молодой константинополец, в чье распоряжение и т. д. Сейчас беспорядок в этом отношении полнейший». Но как можно было добиться слаженных действий, когда даже на высших этажах коминтерновской иерархии хватало неразберихи и несогласованности. Двумя неделями позже А. Я. Гуральский писал «Михаилу» (И. Пятницкому) в ИККИ: «Дорогой товарищ, в ответ на Ваше письмо насчет приезжих товарищей: есть один товарищ, о приезде которого, кажется, и Вы не знаете, меня еще не оповестили о его приезде, он, по-видимому, от молодежи (т, е. от КИМа. — М. П.)».

А вот шифровка Григория Зиновьева, отправленная Дюпону в самом конце января 1925 года. Она приоткрывает закулисье взаимоотношений коммунистов с французскими социалистами: «Мне сообщили, что Верфейль, Морис Морен и другие серьезно хотят создать левое крыло в Социалистической партии и обращаются за нашей помощью. По-моему, к этому следует отнестись серьезно. Сообщите мне ваше мнение» [210] . Особую пикантность этому документу придает тот факт, что Рауль Верфейль 19 октября 1922 года был исключен из компартии за деятельность, несовместимую с коммунистическими принципами.

Деньги действительно стали выделяться, и причем регулярно. Согласно документам, забытым членом политбюро ФКП Жоржем Марраном в октябре 1927 года в парижском такси, Жан Морен по кличке Морис ежемесячно получал от компартии на издание своей газеты «Этансель сосьялист» 4500 франков. Однако сам Ж. Морен всегда отрицал свою финансовую зависимость от коммунистов.

Абраму Гуральскому в Париже приходилось заниматься и внутрипартийными делами российских коммунистов. Весной 1925 года живший в России американский журналист Макс Истмен опубликовал книгу «После смерти Ленина», в которой поведал о многих тайнах Кремля, в том числе и об обстоятельствах появления последних статей В. И. Ленина, его «Письма к съезду», именовавшегося в партийных кулуарах «завещанием». Лев Троцкий изображался Истменом как один из немногих искренних лидеров российской революции, ставший жертвой интриг вчерашних соратников. Книга вызвала запросы руководителей ряда компартий, включая французскую, к Троцкому, интересовавшихся тем, насколько изложенное соответствует действительности, и спровоцировала новый раунд борьбы в большевистском политбюро.

Видимо, выполняя соответствующее задание Коминтерна, А. Я. Гуральский собирал информацию об обстоятельствах появления книги. В одном из своих июльских писем за 1925 год он сообщал: «Насчет Истмена. Он был когда-то знаком с Джоном Ридом и был в одной из американских групп, Потом он ушел из партии, он поэт, человек богемы с двусмысленными связями. Он муж сестры Крыленко, которая работает в Париже и работала в Лондоне. Отсюда связь с кругами миссии, знание и полузнание ряда вещей о партиях и т. д.». Позже Абрам Гуральский передал, что исключенные из ФКП «правые уклонисты» предлагали перевести книгу М. Истмена на французский язык бывшей сотруднице «Юманите» Алиез Галлен («образованный и верный коммунизму товарищ, несмотря на уклоны»), но после того, как та отказалась, за дело взялся сам Альфред Росмер.