Я сел на борт вытащенной из воды лодки. Лодка была грязная. Брат сказал мне, что я испачкаю брюки. Но я отмахнулся. Глаза стали тяжелые, опять захотелось плакать. И я вспомнил, как плакал ночью на пляже в Евпатории. Вспомнил и успокоился. После слез становится легче, но мне и так было легко.

Ветер стих. Я достал из кармана спички. Зажигал их и бросал в воду. Они горели на лету и гасли. Я опять зажигал. И не мог объяснить, что это. Брат смотрел внимательно и молчал.

Ветер стих совсем. Опустилась тишина. Даже шорохи обрели значение. И я вдруг понял, ощутил, как несчастен мир, как люди неотделимы друг от друга и одиноки. И счастливее не было чувства. Оно шло через меня. И не было ему названия, потому что буквами не объяснить любовь.

Кто в нашей жизни не испытывал этого или хотя бы не был свидетелем: ссоры, упреки, выкрики, наивные оскорбления. И кульминация — развод.

Я ходил счастливый: родители разводятся. Угомонилась неукротимая стихия — неуправляемый невроз.

Отец выкуривал по две пачки «Памира» в день, расхаживал из угла в угол. Стены комнат стали жирными от никотина. Мама тихо плакала в занавески.

— Скорее, — шептала она. — Скорее бы уж. Покончить, и все.

Купили мне костюм, английский. Туфли заграничные. Мама раздобыла. Знакомые фарцовщики притащили рубашку, шелковый галстук и носки, — отец заплатил. Димке велосипед подарили. По магазинам они ходили вместе, мирно беседовали, совещались, что бы еще бедным детям купить.

Мама стала плакать меньше (или незаметней). Отец продолжал курить. Мама взяла отпуск за свой счет, они с Димой переехали в город. Мы жили вместе. В квартире стало уютно, чисто, готовили обед.

Позавтракав, я регулярно уезжал на лекции. Братишка ходил на занятия в старую школу, во вторую смену. А утром он бегал к приятелю отца на урок сольфеджио и провожал меня до остановки, ждал, пока я не войду в автобус. Маленький, на заснеженном тротуаре, в моей детской шубе — уже и ему были коротки рукава, — он ждал улыбки и бежал за автобусом, размахивая папкой. Ему в новинку было ощущение, что вот все мы вместе, и он как бы открывал для себя брата и отца.

Вечером в комнатах слышался смех. Смотрели телевизор. Однажды отправились на последний сеанс в кино. С Димкой не пускали, но строгую билетершу отец взял на себя.

Я был счастлив и мечтал, чтобы подольше продолжался этот развод. Пусть они всю жизнь разводятся. Я не представлял, как высушивают душу просторные коридоры городского суда.

Мама уже успокоилась, когда мы вернулись. Старик подарил ей астры. Бог знает, где он их достал, — астры, тронутые морозом. Но я не помню, чтобы еще когда-нибудь он приносил домой цветы.

Вечером собрались гости: дядя Пека с женой, мамина приятельница, соседка Анна Дмитриевна, кто-то из музыкантов. Много смеялись. Казалось, что и развод не всерьез.

Гости разошлись рано.

— Вы прекрасная пара, — сказала в дверях Анна Дмитриевна.

Они смотрели на моих родителей, как на новобрачных. Дядя Пека выпил лишнюю рюмочку и хихикал. Отец тоже шутил.

Но когда они все ушли, мама молча принялась собирать вещи, а отец отправился за такси. Машину можно было вызвать по телефону, но ему захотелось пройтись.

Я сидел на диване. Димка упаковывал игрушки, — очень он был самостоятельный. За окном падал снег.

Кончилась обманчивая осень… Гулко отдавались шаги в казенных коридорах. Ругался флотский лейтенант: ему изменила жена. Плакал и требовал развода… Мои родители стояли у барьера. Судья просила иначе сформулировать причину. Уговаривала.

— Несовместимость! Да еще социально-психологическая! — кричала она. — После стольких лет брака? Граждане, вы в своем уме?.. Я не могу вас развести. Ну, придумайте хоть что-нибудь разумное.

Машина затормозила под окном. Хлопнула дверь подъезда. Мама накинула шубу, замотала Димкин шарф под воротником. Вошел отец. Вещи были уложены. Присели на дорогу. Молча. Мама встала первая. И вдруг перекрестила меня. Отец оторвал от пола чемоданы и потащил.

Шофер не хотел ехать за город на ночь глядя:

— В темень, пути не видать — ведь метель. Да еще с малым.

Но мама настаивала. Отцу пришлось оплатить дорогу туда и обратно вдвойне.

— С вещами помогу, не беспокойтесь, хозяин, — подобрел таксист.

— Жду на Новый год, — сказала она.

— Я буду работать, — сказал отец. — Ты ведь знаешь.

Он всегда работал в праздники.

— Тогда второго… А ты? — обернулась она ко мне.

— В субботу военная кафедра, но мы ее игнорируем.

— Вот и приезжай. Я лыжи просмолю и намажу. Тебе необходимо бывать на воздухе… Счастливо!

Она улыбнулась и пошла к такси. Под сапожками скрипел снег. Машина медленно покатила по белой улице. И когда она поворачивала, я увидел, что Димка махал и махал рукой.