Мартина вернулась в дом за шапкой и бросила взгляд на импровизированную кровать. Она предназначалась для гостя. Того самого гостя, которого никоим образом нельзя сейчас никуда отпускать, как нельзя было и пройти мимо, когда он, раненный, лежал на берегу. Уже застегивая пальто, Мартина услышала на крыльце тяжелые шаги и бросилась открывать дверь.

На крыльце стоял Денби, с головы до ног занесенный снегом. Посиневшие губы едва шевелились, Мартина скорее догадалась, чем разобрала его слова:

— Моя камера…

Уильямс покачнулся и заставил-таки себя зайти в дом. Еще один неуверенный шаг. В конце концов Мартина втащила его в прихожую, и Денби тут же рухнул на пол.

«Так, все сначала, — бормотала про себя Мартина, стягивая с него сапоги. — Болван! Упрямец! Герой, видите ли, с бурей решил поспорить. Тоже мне Индиана Джонс! И что уж такого особенного в его фотоаппарате, если решил вернуться за ним?»

— Не понимаю я вас, Денби, — сказала Мартина, расстегивая ему рубашку.

От звука собственного голоса ей вроде стало легче. На самом-то деле она не могла понять не его, а свои собственные чувства. Видимо, проснулся в ней материнский инстинкт.

Скверно, что Пол так и не усвоил элементарных правил выживания. «А брату твоему в том и нужды не было, — глухо прозвучал ее внутренний голос, — ты сама все за него делала».

Стащив с Денби рубашку, Мартина снова удивилась тому, какая у него теплая и гладкая кожа. И густой загар. Из-под повязки виднелся огромный лиловый синяк, и Мартина невольно припала губами к гладкой коже, словно поцелуем можно унять боль.

— Дурашка, упрямец, — прошептала она, приглаживая завитки темных волос на его груди.

Пульс у него был ровный, отчетливый, и Мартина почувствовала, что беззащитный, взывающий к помощи и ласке вид этого человека наполнил ее сердце какой-то удивительной нежностью. На сей раз надо бы получше спрятать его одежду. Ради него же самого. Теперь она сама будет решать, когда ему уйти.

— Ну а пока, что с тобой делать? — бормотала Мартина, возясь с тяжелой пряжкой его пояса.

Джинсы промокли и заледенели, их просто необходимо снять. Мартина потянула молнию, и сердце у нее провалилось куда-то вниз. Взгляду явился новый островок волос. Оказывается, у него под джинсами ничего нет. Впрочем, как это она забыла, что раздевает его уже не первый раз.

Живот у него плоский, мышцы так и перекатываются. Повинуясь внезапному порыву, Мартина несильно дернула кустик волос.

— Ой!

Она отпрыгнула, словно обожглась.

— Больно же, черт возьми! — Его пронзительные глаза были широко раскрыты. — Куда же ты, кудрявая, давай дальше, — хрипло протянул Денби. — Это становится интересным.

— Вы?.. И давно уже?..

— Давай-давай, что ты собиралась делать? Не могу же я в такой момент вырубиться, какая же тогда от этого радость?

— Притворялся?!

Денби поймал ее руку и с силой прижал к своей груди. Ладонь Мартины щекотал твердый мужской сосок.

— Тебе хотелось потрогать меня. — Уильямс не дал ей вырвать руку и еще ближе притянул к себе.

Мартина облизала внезапно пересохшие губы. Теперь видна была каждая его ресничка вокруг потемневших глаз. Глаз, в которых угадывалось разгорающееся желание. Она почувствовала, что и ее засасывает в ту же воронку.

— У тебя удивительно мягкие руки. — Денби чуть коснулся расцарапанными костяшками пальцев чувствительно-нежной кожи под ее ухом.

О Боже, прикосновение было таким бережным! Неужели подобное возможно? Дрожь охватила все тело и боль, сладкая боль. О Господи, она уже забыла, что такое нежность мужчины.

— Ну же, еще, меня никто так раньше не ласкал, — попросил Денби.

У Мартины с губ сорвался едва слышный стон. Она словно отталкивала от себя что-то. Его слова. И ощущения, которые они пробуждали…

Но Денби и этот едва слышный звук уловил. Губы у него сжались, пальцы мягко заскользили вниз, к ложбинке меж холмов. Дыхание его участилось, и у Мартины затрепетали ресницы. Теперь она смотрела на мужчину сквозь огненные блестки волшебных бабочек, мелькавших перед ее глазами.

Он схватил Мартину за руку и медленно, но уверенно направил ладонь вниз через бугры мышц, шероховатости бинтов и дальше сквозь пух волос на животе, к зубцам расстегнутой молнии.

Мартина отдернула руку и, чувствуя, что краснеет до корней волос, с трудом выпрямилась. Никогда она еще не вела себя так… покорно. Никогда не уступала напору, такому властному, такому неудержимому, что куда-то разом исчезли все представления о скромности и нравственности.