Румянцем вспыхнуло лицо Анеты.

— О чем же тут говорить? Много интересного мне рассказал он, вот и сидела с ним. А танцевать не хотелось — голова болела.

То, что Анета не рассердилась, не прикрикнула на мать, как часто бывало, а будто оправдывалась смущенно, странным показалось Александру Федоровичу. Все тоскливее становилось ему. Елизавета Михайловна длинный завела разговор о новых модах. Анета, подперев рукой голову, молча сидела у стола. Падал за окном крупными хлопьями снег. Был только третий час, а уж темнело.

Буранов не остался, как обычно по воскресеньям, до вечера, а распрощался, не удерживаемый хозяйками, которые, после вчерашнего вечера не то не выспались, не то были в дурном настроении.

Выйдя на улицу, долго колебался Буранов, в какую сторону направиться. Наконец решил он пойти к Сереброву; хотелось ему что-то узнать, о чем-то посоветоваться с приятелем, хотя точно не знал он, о чем именно, как не знал он еще, что смутная тоска его причиной своей имеет не что иное, как любовь к лукавой и шаловливой Анете Тихородовой.

Было уже почти темно, когда добрался Буранов до дома Сереброва и, стукнувшись лбом о забытую по рассеянности перекладину в дверях, вошел в две весьма изящно убранные горницы, снимаемые Семеном Ивановичем у Покровской дьячихи.

Серебров в бухарском халате сидел у столика, на котором стояли две бутылки и тарелка с черносливом, и играл в карты с хозяйкой-дьячихой. Дьячиха была молодая, телом пышная, лицом румяная, в алом повойнике{343} и зеленом сарафане.

Игроки громко смеялись, и казалось, приход неожиданного гостя несколько смутил их.

— Кто там? — недовольно промолвил Семен Иванович, закрывая свечу рукой, чтобы рассмотреть вошедшего.

Узнав Буранова, он сказал более любезным, но все же не совсем уверенным тоном:

— Ах, это ты, дружище! Хорошо сделал, что зашел. Сижу анахоретом{344} и скучаю.

Он встал навстречу и смешал карты.

Дьячиха же, которая смущена была очень мало, лукаво усмехнулась:

— Заскучал сударик наш Семен Иванович, вот веселю его, сколь умею, глупыми нашими бабьими затеями.

Уходить же она, казалось, и не думала. Собрала карты, стасовала и стала раскладывать их на червонную даму.

Приятели же, взявшись под руку, прохаживались по комнате, закурив свои трубки и обменивались короткими вопросами.

— Ну, как живешь? Что нового?

И такими же ответами.

— Плохо, брат. А новости, — какие же наши новости!

Наконец Серебров спросил:

— Ну, а Тихородовы что? Честная вдовица и проказливая Анета. Давно их не видал? Здоровы ли?

— Здоровы-то, здоровы, — промолвил в раздумье Александр Федорович, которого будто кольнуло что при воспоминании о страшном знакомстве Анетином с таинственным немцем.

— Так что же, замуж Аннушка, что ли, выходит? Так тебе что? Ужели успел влюбиться? Тогда дело плохо. Кузиночка помучить любит, и ответа ее не дождаться. Бывали примеры!

— Что ты глупости говоришь. Как не стыдно пустяки врать, — бормотал покрасневший даже Александр Федорович.

— А вот сейчас всю правду узнаем. Карта не врет, — пропела дьячиха и зашлепала засаленною колодою.

Долго раскладывала она, и заинтересованный Александр Федорович перестал уже опровергать и сердиться на шутки Сереброва. Выходило мудреное нечто по картам. С одной стороны, будто задуманная особа надежду подает, с другой — пиковая дама, не родственная, и даже вряд ли знакомая, все время дорогу преграждала и удаче мешала.

— Пихнуть бы старуху в бок, чтобы без толку не толкалась, — засмеялась дьячиха, белые показывая зубы, и улыбнулась лукаво. — А то такой молодой человек страдать должен попусту.

— С чего взяли вы, в самом деле, — бормотал Буранов.

— Нечего, нечего отказываться, — смеялся Семен Иванович, беря за талию приятеля, — ну, выпьем-ка чарку, а хозяюшка принесет закусить, чем Бог послал, — говорил Серебров, который опять был в хорошем настроении, видимо, — и перестань стесняться товарища.

Был Семен Иванович без очков и совсем не имел того вида насмешливого умника, каким всегда нужным считал казаться своему провинциальному приятелю. Весело перемигивался он с дьячихой, которая проворно накрыла стол белой скатертью и заставила его блюдами и бутылками.