Желтая маленькая карета со спущенными занавесками, запряженная серым жеребчиком, с кучером в зеленой ливрее на высоких козлах повернула на набережную Мойки. Два молодых человека остановились на углу Невского, давая ей проехать.

— Ба! Карета маэстро Корнелиуса. Ну, Сашка, не будет нам удачи, — воскликнул один из молодых людей, — знаешь, попа ли, чародея ли встретить, идя на амурное свидание или к ростовщику, — это не к добру.

— Но ведь ни то ни другое не предстоит нам сегодня, — ответил другой, невольно следя взором за блестевшей на октябрьском солнце желтой каретой, быстро удалявшейся.

— Счастлив наш Бог, а то у Корнелиуса глаз тяжелый, особенно для влюбленных и должников.

— Да кто же этот столь таинственный господин Корнелиус?{341} — спросил Александр Федорович Буранов, из двух собеседников младший, еще по провинциальному неловкий в своем изящном от модного портного рединготе.{342}

Другой, Семен Иванович Серебров, был невысокого роста, в длинных рыжеватых кудрях, с слегка одутловатым бледным лицом, которому придавал он то ироническое, то мечтательное выражение, в очках, одетый тщательно и даже щегольски, с намеренным отступлением от моды.

— Никто точно не знает, что за особа маэстро Корнелиус. Иные почитают его едва ли не за самого Вельзевула, другие считают ловким шарлатаном и светским человеком, — промолвил с усмешкой Семен Иванович. — Мне случалось раза два встречать его. Корнелиус не стар, то есть лета его никому не известны; он красив, нравится женщинам, пренебрегая, впрочем, ими, так как только деньги и политика, кажется, интересуют его. Вот что я знаю достоверно. Рассказов же про него не оберешься. Это самая модная тема вот уж третий сезон. Я знаю одно: что эта желтая карета портит мне аппетит, а повстречаться ночью лицом к лицу с господином Корнелиусом я бы вовсе не желал.

Серебров замолчал.

Больше о господине Корнелиусе не заходил разговор, и, увлеченный новыми для него столичными развлечениями, скоро забыл думать о мимолетной встрече Александр Федорович Буранов, сын богатого самарского помещика, посланный в Петербург отцом для усовершенствования образования и возобновления старинных знакомств и родственных связей.

Анета Тихородова, сидя у окна, вышивала по широкой нежнобирюзовой полосе розовые цветочки и мурлыкала про себя грустную песенку. Против своего обыкновения она не поднимала головы, когда в окне мелькала тень какого-нибудь прохожего, не рассказывала городских новостей, не смеялась и вовсе не обращала внимания на Александра Федоровича, уже более получаса сидевшего неподвижно в кресле и курившего свою трубку.

Попробовал было Александр Федорович сам начать разговор, спросив:

— Весело ли вчера на балу танцевали, Анна Павловна?

Но Анета только поморщилась и ничего не ответила.

Александр Федорович, осторожно ступая, походил по комнате, внимательно разглядывая давно изученные картинки, — пастушку с барашком, голубков на окне, гусара с саблей. Он обрадовался, когда из соседней комнаты окликнула его полковница Елизавета Михайловна.

— Иди, батюшка, кофейку выкушай.

Тихородова была тучная дама лет под пятьдесят, еще бодрая, нрава веселого и простого.

Привезенный в этот маленький домик Серебровым, доводившимся дальним родственником Тихородовым, находил Александр Федорович здесь ласку и тепло.

Особенно же благоволила к молодому человеку сама полковница, но и Анета, лукаво посмеиваясь над провинциальной неловкостью манер Буранова, болтала с ним охотно и дозволяла исполнять желания и прихоти свои, заставляя то держать шерсть, то читать вслух трогательные стишки, то мчаться сломя голову за билетом в театр. Поэтому был огорчен и удивлен сегодня Александр Федорович странным приемом Анеты; вспоминал, чем мог досадить ей, и не мог вспомнить. Становилось ему тоскливо, и, не выдержав, спросил он у Елизаветы Михайловны, не знает ли она причины расстройства Анеты?

— Ох, уж с этими девками, — заговорила Елизавета Михайловна, понижая голос, так как побаивалась она слегка строптивой дочери, — на свою голову избаловала ее только. Вчера на бале-то прямо срам. Не хочет и не хочет танцевать. Кавалеры приглашают, а она забилась в золотую гостиную, да цельный вечер с немцем и просидела.

— С каким немцем? — беспокойно спросил Александр Федорович.

— Да пес его знает, что за немец. Высокий, белобрысый такой. Я уж у княгини спрашивала: что это, дескать, за человек, не опасный ли? Она отвечает, что его и во дворце принимают. Важный немец. Имя вот только забыла, мудреное.

— Не Корнелиус ли? — сам не зная почему, вспомнив мимолетную встречу, спросил Буранов.

— Вот, вот, этот самый. Да ты, батюшка, разве его знаешь? — говорила полковница.

— Нет, так, случайно вспомнил, — мямлил Александр Федорович, испытывая не то страх, не то ревность.

Вошла Анета; нахмурившись, посмотрела на говоривших.

— Шепчетесь, шептуны, — спросила она насмешливо, — все обо мне судите, почему такая, а не этакая?

— Да, вот, о твоем немце рассказываю. Похвалить не за что, — набравшись смелости, промолвила Елизавета Михайловна.