Когда они с нарядом нагрянули на квартиру Поэта, там оказалось пусто и вымерше. Будто никто в ней и не жил. Дантес догадался послать ребят за списками жильцов — и в списках фамилия Поэта не значилась. Валентин был уверен, что, вернувшись в Отдел, не найдет его и в своей базе.

— Стерли, — озадаченно сказал Шульц и почесал лоб ластиком.

— Хорошо бы, если б только из списков… А не насовсем?

Скорее всего, впрочем, Поэт стерся сам — это надежный способ исчезнуть.

— А ты уверен, что показаниям Чичко можно верить?

— Я верю своему здравому смыслу, — сказал Дантес. — Скорее всего, так и было. Это Поэт подсказал идею Цитатнику. А потом они задумали игру. Видно, Поэт поздно сообразил, что заигрался. Он мне дал адрес на Радищева. Хотел навести меня на Чичко… и хотел, чтоб Коллегия это видела. А еще он ходил на курсы молодых авторов вместе с Коваленко.

Шульц покачал головой:

— Зачем ему это?

— Из-за денег. Вирши у него в последнее время не шли, зато в казино он, похоже, был завсегдатаем.

Кто бы ни подчищал следы за Поэтом, сделал он это профессионально: к вечеру его уже не помнил ни старичок, торговавший «венками для бабушки», ни соратники по кружку символистов.

— Надо подать в розыск в Интеркор, хотя вряд ли это что-то даст…

— Теперь только если надавить на Цитатника, — вздохнул Шульц. — Но даже с Чичко у нас на него мало что есть.

Темнело. В КОР заканчивался очередной рабочий день. Дантес с Шульцем вернулись в Отдел, где составили отчет и нашли в архиве учебник Розенталя для Чичко.

— Очередные разборки, — потянулся Шульц. — Даже скучно как-то.

— «Разборки»! Смотри, оштрафую за жаргон…

На сем Шульц ушел домой — завтра снова надо было в ФМС. Дантес остался еще ненадолго в кабинете. Опустил шторы, выключил кофеварку. Что-то не давало ему покоя.

Он взял со стола оставленный Шульцем «Процесс», полистал. Там все так же не было содержания.

«Что он Гекубе, что она ему?» — Его не оставляла фраза, сказанная Цитатником.

Что он Гекубе?

— А, ты нашел мою книгу, — раздался за спиной спокойный голос. — Я, веришь ли, забыл…

Шульц потянулся за томиком, но Дантес отвел руку:

— Все равно ее теперь невозможно читать. Хотя… некоторым книгам это только на пользу, не правда ли?

— Очень может быть, — ответил Шульц равнодушно.

— Знаешь, любопытно, — начал Валентин. — Я поискал в базе Александрийского — и нашел списки семинаров молодых авторов. Оказывается, что Поэт их тоже посещал.

— Что и требовалось доказать.

— А еще я нашел имя корректора, которого Отдел посылал присматривать за этой братией. Догадываешься, чье имя?

Шульц вытянул ручку из стакана, служащего канцелярским прибором, и стал постукивать ею по зубам.

— Положи это, Шульц, — сказал Дантес. В кабинете сделалось тихо. Шульц перестал постукивать.

— Положи перо. Я не шучу.

Медленно-медленно Шульц отвел руку и разжал пальцы.

— Сядь, — сказал ему Дантес. Шульц послушно сел и поглядел на напарника с каким-то веселым интересом:

— Что, думаешь, списался Шульц, стал грошовым графоманом?

— Я слишком хорошо тебя знаю. За деньги ты бы не продался. — Дантес наугад раскрыл книгу, сунул другу под нос. — Все, что ты делал, — ты делал исключительно из-за этого. Но чем тебе сдался несчастный текст, Шульц? Чем тебе сдался «Книжный мир»? Ведь Чичко его не трогал, зону там устроил ты.

— Валь, а тебе не приходило в голову, что мы занимаемся ерундой? Копаемся в буковках… Ну оштрафовал ты сегодня парикмахершу, а она завтра снова будет ходить в магазин и стричь ножницами. Ну убрал там кто-то точку из заглавия — так ведь дело не в точке. Дело в содержании. Чтобы те, кто пишет, несли за это ответственность.

— Ну… что же ты в редакторы не подался? Тебя бы взяли.

— В редакторы? — недобро хмыкнул Шульц. — Без российского гражданства? А потом… Первый отдел не этим занимается. Я же тебе не про дело «Майн кампф»… Я про те книжки, которые, с точки зрения редакторов, безвредны. Которые могут быть совершенным абсурдом, однако их авторы не задумываются, что меняют картину мира… что должны отвечать. Иные задумываются, но ведь все равно пишут! Тот же Йейтс! «Шан ван Вогт» — и сразу после этого Дублинское восстание! Так ведь никто и не догадался проверить! Хотя Йейтс сам написал практически чистосердечное признание! Разве, не будь такой книги, — он обвиняюще ткнул пальцем в «Процесс», — бюрократия дошла бы до такой степени абсурда?