Собрание сочинений. Т. 1
вернуться

Чёрный Саша
Шрифт:

ДИСПУТ *

Три курсистки сидели над Саниным, И одна — сухая, как жердь, Простонала с лицом затуманенным: «Этот Санин прекрасен, как смерть…» А другая, кубышка багровая, Поправляя двойные очки, Закричала: «Молчи, безголовая! — Эту книгу порвать бы в клочки…» Только третья молчала внимательно. Розовел благородный овал, И глаза загорались мечтательно… Кто-то в дверь в этот миг постучал. Это был вольнослушатель Анненский. Две курсистки вскочили: «Борис, Разрешите-ка диспут наш санинский!» Поклонился смущенный Парис. Посмотрел он на третью внимательно, На взволнованно-нежный овал, Улыбнулся чему-то мечтательно И в ответ… ничего не сказал. <1908>

СКВОЗНОЙ ВЕТЕР *

Графит на крыше раскален. Окно раскрыто. Душно. Развесил лапы пыльный клен И дремлет равнодушно. Собрались мальчики из школ. Забыты вмиг тетрадки, И шумен бешеный футбол На стриженой площадке. Горит стекло оранжерей, Нагрелся подоконник. Вдруг шалый ветер из дверей Ворвался, беззаконник. Смахнул и взвил мои стихи — Невысохшие строчки. Внизу ехидное: «хи-хи» Хозяйской младшей дочки. Она, как такса, у окна Сидит в теченье суток. Пускай хихикает она — Мне вовсе не до шуток. Забыл, забыл… Сплелись в мозгу Все рифмы, как химера, И даже вспомнить не могу Ни темы, ни размера. <1910>

ВЕСНА МЕРТВЕЦОВ *

Зашевелились корни Деревьев и кустов. Растаял снег на дерне И около крестов. Оттаявшие кости Брыкаются со сна, И бродит на погосте Весенняя луна. Вон вылезли скелеты Из тесных, скользких ям. Белеют туалеты Мужчин и рядом дам. Мужчины жмут им ручки, Уводят в лунный сад И все земные штучки При этом говорят. Шуршанье. Вздохи. Шепот. Бряцание костей. И слышен скорбный ропот Из глубины аллей. «Мадам! Плохое дело… Осмелюсь вам открыть: Увы, истлело тело — И нечем мне любить!» <1910>

БЕГСТВО *

Зеленой плесенью покрыты кровли башен, Зубцы стены змеятся вкруг Кремля. Закат пунцовой бронзою окрашен. Над куполами, золотом пыля, Садится солнце сдержанно и сонно, И древних туч узор заткал полнебосклона. Царь-колокол зевает старой раной, Царь-пушка зев уперла в небеса, Как арбуз ы , — охвачены нирваной, Спят ядра грузные, не веря в чудеса — Им никогда не влезть в жерло родное И не рыгнуть в огне, свистя и воя… У Красного крыльца, в цветных полукафтаньях, Верзилы певчие ждут, полы подобрав. В лиловом сумраке свивая очертанья, Старинным золотом горит плеяда глав, А дальше терема, расписанные ярко, И каменных ворот зияющая арка. Проезжий в котелке, играя модной палкой, В наполеоновские пушки постучал, Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко, Поправил галстук, хмыкнул, помычал — И подошел к стене: все главы, главы, главы В последнем золоте закатно-красной лавы… Широкий перезвон басов-колоколов Унизан бойкою, серебряною дробью. Ряды опричников, монахов и стрельцов Бесшумно выросли и, хмурясь исподлобья, Проходит Грозный в черном клобуке, С железным костылем в сухой руке. Скорее в город! Современность ближе — Приезжий в котелке, как бешеный, подрал. Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже, И по уши уйти в людской кипящий вал! В случайный ресторан забраться по пути, Газету в рукивзять и сердцем отойти… «Эй, человек! Скорей вина и ужин!» Кокотка в красном дрогнула икрой. «Madame, присядьте… Я Москвой контужен! Я одинок… О, будьте мне сестрой». «Сестрой, женой иль тещей — чем угодно — На этот вечер я совсем свободна». Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно: «Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?» Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно, Мотнула шляпкой и сказала: «Тля!» Потом он взял ее в гостиницу с собой, И там она была ему сестрой. <1909>

ГАРМОНИЯ *

(«Направо в обрыве чернели стволы…»)

Направо в обрыве чернели стволы Гигантских развесистых сосен, И был одуряющий запах смолы, Как зной неподвижный, несносен. Зеленые искры светящих жуков Носились мистическим роем, И в городе дальнем ряды огоньков Горели вечерним покоем. Под соснами было зловеще темно, И выпи аукали дружно. Не здесь ли в лесу бесконечно давно Был Ивик убит безоружный?.. Шли люди — их лица закутала тьма, Но речи отчетливы были: «Вы знали ли Шляпкиных»? — «Как же, весьма — Они у нас летом гостили». «Как ваша работа»? — «Идет, — ничего, Читаю Роберта Ов е на». «Во вторник пойдем в семинар?» — «Для чего?» «Орлов — референт». — «Непременно». «Что пишет Кадушкин?» — «Женился, здоров, И предан партийной работе». Молчанье. Затихла мелодия слов, И выпь рассмеялась в болоте. <1908>

СЕВЕРНАЯ ЛИРИКА *

Танец диких у костров. Пламя цепенеет, Вяло лижет вязки дров И в тумане рдеет. Стынут белые ряды Телеграфных нитей. Все следочки, да следы У казенных питей. Горе! Малый весь дрожит, Бьет рукой о донце… В пелене, как сыр, сквозит Розовое солнце… Пар от окон, стен и крыш, Мерзлые решетки. Воздух — сталь, Нева — Иртыш. Комнату и водки! Лопнет в градуснике ртуть, Или лопнут скулы, Тяжелей и гуще муть, Холод злей акулы. Замерзаю, как осел. Эй, извозчик! Живо, В Ботанический пошел! Понеслись на диво… Еду пальмы посмотреть И обнять бананы. Еду душу отогреть В солнечные страны. Эскимосы и костры! Стужа сердце гложет — Час тропической жары Только и поможет. <1909>

КАРНАВАЛ В ГЕЙДЕЛЬБЕРГЕ *

Город спятил. Людям надоели Платья серых будней — пиджаки. Люди тряпки пестрые надели, Люди все сегодня — дураки. Умничать никто не хочет больше, Так приятно быть самим собой… Вот костюм кичливой старой Польши, Вот бродяги шествуют гурьбой. Глупый Михель с пышною супругой Семенит и машет колпаком, Белый клоун надрывается белугой И грозит кому-то кулаком. Ни проехать, ни пройти, Засыпают конфетти. Щиплют пухленьких жеманниц. Нет манер, хоть прочь рубаху! Дамы бьют мужчин с размаху, День во власти шумных пьяниц. Над толпою — серпантин, Сетью пестрых паутин, Перевился и трепещет. Треск хлопушек, свист и вой, Словно бешеный прибой, Рвется в воздухе и плещет. Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь, В открытые настежь пивные. Идут, как братья, шутя и ругаясь, И все такие смешные… Смех людей соединил, Каждый пел и каждый пил, Каждый делался ребенком. Вон судья навеселе Пляшет джигу на столе, Вон купец пищит котенком. Хор студентов свеж и волен — Слава сильным голосам! Город счастлив и доволен, Льется пиво по столам… Ходят кельнерши в нарядах — Та матросом, та пажом, Страсть и дерзость в томных взглядах. «Помани и… обожжем!» Пусть завтра опять наступают будни, Пусть люди наденут опять пиджаки, И будут спать еще непробудней — Сегодня мы все — дураки… Братья! Женщины не щепки — Губы жарки, ласки крепки, Как венгерское вино. Пейте, лейте, прочь жеманство! Завтра трезвость, нынче пьянство… Руки вместе — и на дно! <1909>

ИЗ «ШМЕЦКИХ» ВОСПОМИНАНИЙ *

Посв. А. Григорьеву

У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад! Лиловая жирная дама глядит у воды на закат. — Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас. Вы задом заставили солнце, — а солнце прекраснее вас… Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок. — Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок. По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят, Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят. Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком, А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком. — Михайлович, дай папироску! — Прекрасно сидеть в темноте, Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте. О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла… Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла. Над самой водою далеко, как сонный усталый глазок, Садится в шипящее море цветной, огневой ободок. До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул, А с моря уже доносился ночной нарастающий гул… <1909> Шмецке — вблизи Гунгербурга