Собрание сочинений. Т. 1
вернуться

Чёрный Саша
Шрифт:

БОЛЬНОМУ *

Есть горячее солнце, наивные дети, Драгоценная радость мелодий и книг. Если нет — то ведь были, ведь были на свете И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ… Есть незримое творчество в каждом мгновенье — В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз. Будь творцом! Созидай золотые мгновенья. В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз… Бесконечно позорно в припадке печали Добровольно исчезнуть, как тень на стекле. Разве Новые Встречи уже отсняли? Разве только собаки живут на земле? Если сам я угрюм, как голландская сажа (Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),— Это черный румянец — налет от дренажа, Это Муза меня подняла на копье. Подожди! Я сживусь со своим новосельем — Как весенний скворец запою на копье! Оглушу твои уши цыганским весельем! Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье. Оставайся! Так мало здесь чутких и честных… Оставайся! Лишь в них оправданье земли. Адресов я не знаю — ищи неизвестных, Как и ты, неподвижно лежащих в пыли. Если лучшие будут бросаться в пролеты, Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц! Полюби безотчетную радость полета… Разверни свою душу до полных границ. Будь женой или мужем, сестрой или братом, Акушеркой, художником, нянькой, врачом, Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом. Все сердца открываются этим ключом. Есть еще острова одиночества мысли. Будь умен и не бойся на них отдыхать. Там обрывы над темной водою нависли — Можешь думать… и камешки в воду бросать… А вопросы… Вопросы не знают ответа — Налетят, разожгут и умчатся, как корь. Соломон нам оставил два мудрых совета: Убегай от тоски и с глупцами не спорь. Если сам я угрюм, как голландская сажа (Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), — Это черный румянец — налет от дренажа, Это Муза меня подняла на копье. <1910>

ПРИЗНАНИЕ *

Какая радость — в бешенстве холодном Метать в ничтожных греческий огонь И обонять в азарте благородном Горящих шкур дымящуюся вонь! Но гарь от шкур и собственного сала Ничтожных радует, как крепкий вкусный грог: «В седьмой строке лишь рифма захромала, А в двадцать третью втерся лишний слог…» Цветам земли — невиннейшим и кротким — Больней всего от этого огня… Еще тесней встают перегородки, Еще тусклей печальный трепет дня. От этой мысли, черной и косматой, Душа кричит, как пес под колесом! Кричи, кричи!.. Ты так же виновата, Как градовая туча над овсом… <1910>

<ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА >

ВИЗИТ *

Садик. День. Тупой, как тумба, Гость — учитель Ферапонт. Непреклоннее Колумба Я смотрю на горизонт. Тускло льются переливы. Гость рассказывает вслух По последней книжке «Нивы» Повесть Гнедича «Петух». Говори… Чрез три недели Сяду в поезд… Да, да, да! — И от этой канители Не останется следа. Садик. Вечер. Дождик. Клумба. Гость уполз, раскрывши зонт. Непреклоннее Колумба Я смотрю на горизонт. <<1911>><1922> Кривцово

РОЖДЕНИЕ ФУТУРИЗМА *

Художник в парусиновых штанах, Однажды сев случайно на палитру, Вскочил и заметался впопыхах: «Где скипидар?! Давай, — скорее вытру!» Но рассмотревши радужный каскад Он в трансе творческой интуитивной дрожи Из парусины вырезал квадрат И… учредил салон «Ослиной Кожи». <1922>

«Книжный клоп, давясь от злобы…» *

Если при столкновении книги с головой раздастся пустой звук, — то всегда ли виновата книга?

Георг Лихтенберг
Книжный клоп, давясь от злобы, Раз устроил мне скандал: «Ненавидеть — очень скверно! Кто не любит, — тот шакал! Я тебя не утверждаю! Ты ничтожный моветон! Со страниц литературы Убирайся к черту вон!» Пеплом голову посыпав, Побледнел я, как яйцо, Проглотил семь ложек брому И закрыл плащом лицо. Честь и слава — все погибло! Волчий паспорт навсегда… Ах, зачем я был злодеем Без любви и без стыда! Но в окно вспорхнула Муза И шепнула: Лазарь, встань! Прокурор твой слеп и жалок, Как протухшая тарань… Кто не глух, тот сам расслышит, Сам расслышит вновь и вновь, Что под ненавистью дышит Оскорбленная любовь. <1922>

ТРАГЕДИЯ *

(«Я пришел к художнику Миноге…»)

Я пришел к художнику Миноге — Он лежал на низенькой тахте И, задравши вверх босые ноги, Что-то мазал кистью на холсте. Испугавшись, я спросил смущенно: «Что с тобой, maestro? Болен? Пьян?» Но Минога гаркнул раздраженно, Гениально сплюнув на диван: — Обыватель с заячьей душою! Я открыл в искусстве новый путь,— Я теперь пишу босой ногою… Все, что было, — пошлость, ложь и муть. — Футуризм стал ясен всем прохожим. Дальше было некуда леветь… Я нашел! — и он, привстав над ложем, Ногу с кистью опустил, как плеть. Подстеливши на пол покрывало, Я колено робко преклонил И, косясь на лоб микрокефала, Умиленным шепотом спросил: «О Минога, друг мой, неужели? — Я себя ударил гулко в грудь,— Но, увы, чрез две иль три недели Не состарится ль опять твой новый путь?» И Минога тоном погребальным Пробурчал, вздыхая, как медведь: «Н-да-с… Извольте быть тут гениальным… Как же, к черту, дальше мне леветь?!» <1922>

СОВРЕМЕННЫЙ ПЕТРАРКА *

Говорите ль вы о Шелли, иль о ценах на дрова, У меня, как в карусели, томно никнет голова, И под смокингом налево жжет такой глухой тоской, Словно вы мне сжали сердце теплой матовой рукой… Я застенчив, как мимоза, осторожен, как газель, И намека, в скромной позе, жду уж целых пять недель. Ошибиться так нетрудно, — черт вас, женщин, разберет, И глаза невольно тухнут, стынут пальцы, вянет рот. Но влачится час за часом, мутный голод все острей, — Так сто лет еще без мяса настоишься у дверей. Я нашел такое средство — больше ждать я не хочу: Нынче в семь, звеня браслетом, эти строки вам вручу… Ваши пальцы будут эхом, если вздрогнут, и листок Забелеет в рысьем мехе у упругих ваших ног,— Я богат, как двадцать Крезов, я блажен, как царь Давид, Я прощу всем рецензентам сорок тысяч их обид! Если ж с миною кассирши вы решитесь молча встать — И вернете эти вирши с равнодушным баллом «пять»,— Я шутил! Шутил — и только, отвергаю сладкий плен… Ведь фантазия поэта, как испанский гобелен! Пафос мой мгновенно скиснет, — а стихи… пошлю в журнал, Где наборщик их оттиснет под статьею «Наш развал», Почтальон через неделю принесет мне гонорар И напьюсь я, как под праздник напивается швейцар!.. <1922>

«Безглазые глаза надменных дураков…» *

Безглазые глаза надменных дураков, Куриный кодекс модных предрассудков, Рычание озлобленных ублюдков И наглый лязг очередных оков… А рядом, словно окна в синий мир, Сверкают факелы безумного Искусства: Сияет правда, пламенеет чувство, И мысль справляет утонченный пир. Любой пигмей, слепой, бескрылый крот, Вползает к Аполлону, как в пивную, — Нагнет, икая, голову тупую И сладостный нектар, как пиво, пьет. Изучен Дант до неоконченной строфы, Кишат концерты толпами прохожих, Бездарно и безрадостно похожих, Как несгораемые тусклые шкафы… Вы, гении, живущие в веках, Чьи имена наборщик знает каждый, Заложники бессмертной вечной жажды, Скопившие всю боль в своих сердцах! Вы все — единой Дон-Кихотской расы — И ваши дерзкие, святые голоса Все также тщетно рвутся в небеса И вновь, как встарь, вам рукоплещут папуасы… <1922>