Только после того, как нас посвятили в таинства местных религиозных и других обычаев, касающихся леопарда, я понял, что золотистая кошка почитается с ним наравне, если не больше. Благодаря влиянию некоего старого джентльме­на, имеющего отношение к леопардам, мы в конце концов раздобыли две шкуры, но не видели ни одного черепа или другой части тела золотистой кошки. Одну из них убили в каких-нибудь трех милях от нашего лагеря, но охотники освежевали зверя на месте, скрылись в лесу и вернулись к нам только через четыре дня. Я отправился на поиски места происшествия, но так и не нашел его — по целому ряду причин, не последней из которых была твердая решимость заинтересованных лиц привести меня в любое другое место, только не туда, куда надо.

В музеях хранятся несколько шкур золотистой кошки и лишь горсточка черепов; причина все та же — культ джу-джу.

Мир великих лесов — истинный рай для тех, кто не побоится взять на себя труд разгадывать его тайны. Среди обступающей со всех сторон сплошной массы зелени я всегда чувствовал себя как микроб в ворсе ковра, ощущая бесконечное спокойствие и благодушие в этом надежном укрытии от дешевого блеска цивилизованного мира.

Когда солнечный свет льется сверху на полог леса, внизу, как по волшебству, возникают перспективы несказанной красоты. Золотые лучи пронизывают тенистые туннели среди буйной зелени, подсвеченные туманными пятнами рассеянно­го света. Мы любили сидеть возле кристально прозрачных ручьев, где пятна света ложились на одетые мхом скалы, и наслаждались полуденным безмолвием и покоем, покорен­ные и очарованные прелестью этого мира. Вон там к небу тянется пальма с перистыми листьями: корни — в вечном сумраке лесных глубин, а ладони-листья неподвижно про­стерлись к сияющему солнечному свету, распахнув бесчис­ленные тонкие пальцы бледно-нефритового оттенка; вон там сверкнуло пляшущим сапфиром пролетающее насекомое, и повсюду — вдали, внизу, вверху — застывшими водопадами клубятся массы разной листвы — золотисто-зеленой и неж­ной, бутылочно-зеленой в ярких отблесках; местами возника­ет такая игра красок и форм, что не хватает слов.

Сонное молчание дней и вибрирующая тишина ночей могут быть нарушены ураганами или громыханием грома в тучах, но ничто не в силах потревожить вечный покой лесов. Льет ливень, и буйствуют ветры, но они проносятся, и деревья перестают трепетать, стоят и не шелохнутся в своей извечной неподвижности, позволяя последним каплям сте­кать и падать, унося следы потревожившей их грозы.

Жить среди беспредельных зеленых лесов — все равно что жить среди древних божеств. Прошлое, настоящее и будущее — пустые слова; вечность природы становится жи­вой реальностью. Сидеть одному в полуденном безмолвии тропического леса и пытаться вспомнить сумятицу цивилизо­ванного мира невозможно.

Многие жили в тропическом лесу дни, недели, месяцы, даже годы и никогда не видели ничего живого — разве что случайную мартышку или белочку. Интеллигентные люди, которые провели всю свою жизнь в лесах Западной Африки, признавались мне, с каким увлечением и изумлением смотре­ли они на неиссякаемый поток живых существ, который мы заставили струиться из безжизненного на вид окружающего мира. Постепенно начинаешь постигать лесную социологию, не сразу, а день ото дня все больше включаешься в структуру окружающей тебя жизни, кусочек за кусочком срываешь маскирующий камуфляж. И тогда открывается мир, полный бесконечного разнообразия, безмерной красоты и неистощимо увлекательный.

Мы сделали совершенно неожиданный вывод: жизнь леса похожа на жизнь морского дна. Все потихоньку дрейфует в различных направлениях, словно подчиняясь течениям и встречным завихрениям. Остановиться — значит возбудить подозрение точно так же, как подводный пловец может буквально брать в руки рыбок и других морских животных при условии, что позволяет течению нести себя над морским дном, но стоит ему остановиться, как он превращается в предмет, которого боятся и избегают.

На охоте мы применяли два диаметрально противополож­ных метода. Джордж затаивался в каком-нибудь подходящем местечке и ждал, пока лесные существа не наплывут на него сами; я же дрейфовал и кружился в «водоворотах» с ними заодно. При этом я, как и Джордж, узнал много интересного. Скорость, с которой я дрейфовал, как оказалось, должна соотноситься с погодными условиями. В ясные погожие дни жизнь почти застывала на месте. Во время бури мне приходи­лось бежать, чтобы не отстать от «компании». Случалось, что наземные жители дрейфовали в одном направлении, а обитатели лесных крон двигались у меня над головой в другую сторону.

Мы заметили, что некоторые животные и определенные типы их передвигаются по строго установленным маршрутам, будь то на деревьях или на земле, и, более того, что их переходы туда и обратно происходят по точному графику, как по часам. Одни животные выдавали присутствие других, некоторые плоды отпугивали животных, хотя должны были бы их привлекать, и так далее: законы и правила оказались бесконечно разнообразными.

Как-то раз, дрейфуя по лесному «дну», я вышел к небольшой лощинке, в которую впадал маленький ручеек. Земля была пропитана влагой и покрыта густой сочной растительностью; вода ручья растеклась во все стороны, и образовалось небольшое болотце. Я бесшумно двигался следом за маленькой белкой, и тут до моих ушей долетело какое-то ворчание и похрюкиванье, поначалу смутное и едва слышное — тень звука, а не звук. Мало-помалу он становился громче, а когда я остановился посреди болотца, мне показа­лось, что звук идет сразу со всех сторон. Я медленно двинулся вперед, зная, что иначе мне не удастся подсмот­реть, что за животные ведут «разговор».

Внезапно я вышел прямо на них — целое стадо самых диковинных существ, каких мне только приходилось видеть. На темно-зеленом фоне водяных растений их ярко-оранжевая окраска и чудовищные головы резко бросались в глаза. Честное слово, на первый взгляд мне показалось, что они больше чем наполовину состоят из головы — коротенькие ножки совсем утонули в месиве, в которое они энергично превращали податливую землю. Головы их были украшены торчащей, как гребешок, белоснежной челкой, которая пере­ходила в длинную белую гриву, падавшую налево или направо от холки. У них были длинные остроконечные уши, кончающиеся белыми султанчиками, которыми они непре­рывно подергивали и трясли, взрывая землю длинными, ровными бороздами. Все это сопровождалось довольным похрюкиваньем и воркотней.