— Ну, не такое уж трудное дело денег на экскурсию достать. Направляем делегацию к шефам на завод. Часа через два бегут наши делегаты назад: «Давайте табеля успеваемости. Шефы хотят знать, как мы учимся». Забрали наши табеля и опять на завод. Немного погодя, звонят оттуда: «Все в порядке, едем!».

— Что, денег на заводе дали? — недоверчиво спросил Рудис.

— Дали. Как же они не дадут, раз у нас почти у всех отметки хорошие.

Пастух недоуменно уставился на Сережу.

— Что, должны были вам или как? Не пойму.

— Ничего не должны! — в свою очередь удивился Сережа его непонятливости. — Что ж тут особенного: они наши шефы, за хорошую учебу премировали нас.

— За ученье премировали!

Вилис толкнул брата кулаком в бок:

— Не перебивай!

В это время за воротами послышался голос Петра, разговаривавшего с кем-то по-латышски. Ребята прислушались.

— Сюда идут, — недовольно произнес Рудис. — Ты, Сергей, при нем про пионеров не рассказывай. Доскажешь, как одни останемся.

В сарай вошли Петр и Павел Лацис — старший брат пастухов. Разостлав недалеко от мальчиков пиджак, они уселись играть в карты.

Пастухи и Сережа молча наблюдали за ними. Но это было скучно, и Вилис негромко сказал:

— Рудис, давай ты. У тебя есть, что рассказать. Пусть Сергей послушает, как вы с батькой деньги нашли.

Рудис согласился.

— Только теперь это неинтересно уже… Будешь слушать? — спросил он у Сергея.

— Конечно.

— Это еще до того, как у нас советскую власть сделали, — начал пастух. — Поехали мы с батькой в город. Повезли мешок муки продавать. Стояли, стояли на базаре — никто не покупает. Муки полон базар и лучше нашей. Пришлось скупщикам по дешевке отдать — что будешь делать. За мешок муки купили соли и керосину. Едем домой, молчим. Есть мне хочется — живот к горлу подтягивает. Гляжу…

— Не ты, а батька, — поправил Вилис.

— Отстань! Гляжу по сторонам: булки белые, колбасы, пряники в лавках на окнах. Вот, думаю, поесть бы хоть раз вкусного вволю. И прикидываю в уме, сколько бы пряников сразу съел. Вдруг батька: «Тпрру». Остановились. Соскочил он с телеги, поднял что-то и давай коня погонять. Отъехали на другую улицу. Вытащил батька из-под полы сумочку кожаную, городскую. Руки трясутся. Я к нему. Заглянули в сумку: деньги! 120 лат насчитали. Ого-го! Повернули мы да другими улицами на базар опять.

Игра в карты в соседней компании шла вяло. Павел больше прислушивался к тому, что рассказывал Рудис. Когда пастух начал перечислять, что они тогда с отцом ели и сколько накупили всякой всячины, он раздраженно бросил карты и вмешался:

— Дураки вы чертовы с батькой! Пожрали и промотали деньги. А можно было хозяйство поставить, коня или хоть корову купить. Такое счастье раз в жизни бывает и то не у каждого.

— Тебе ж тогда больше всех привезли, — заметил Рудис, — пиджак, сапоги…

— Что — пиджак? Хозяйство важнее.

— А ты нам не мешай, — сказал старшему брату Вилис — Мы к вам не лезем.

— Помалкивай, заика!

В спор вмешался Петр:

— А про что разговор?

— Да так, — сказал Рудис неохотно. — Вспоминали, что у кого самое интересное было. Я рассказал, как мы с батькой деньги нашли.

— Это что! Вот послушайте, как в запрошлом году мне повезло. Ты, Павел, знаешь, — Петр собрал карты и, пересев ближе к мальчикам, продолжал: — На мои именины дело было. Приехал к нам Карклис, швагер наш. Он не знал про именины. А приехал так просто, в гости на праздник. Садимся за стол. Батька поздравил — четырнадцать лет мне кончилось. Начали подарки дарить и, как водится, — за уши! Матка, та тихонько потянула, для виду. Батька — посильней, чтоб не баловался. А Мартин, черт, зажигалку всего подарил, а как дернул, чуть ухо не оторвал! Он и дарил, чтобы только меня за ухо тягануть. Подходит очередь до швагера. Он тоже к моему уху тянется. А я кричу: «Сперва дарите — потом дерите!» Смеется: «Что ж вы мне раньше не сказали про именины, не захватил я с собой ничего. А выдрать мне его хочется: он, как у нас был, троих гусят в кадке утопил — нырять учил. Ладно, дарю ему корову». И с тем хвать меня за оба уха, аж приподнял! Даже захрустело в голове что-то. Сел за стол. Выпили все здорово. И кажется мне, что уши мои болтаются, как у нашей собаки. Пощупаю — стоят. А швагер смеется — рядом сидел. «Что, — говорит, — именинник, не веришь, что целы?»

— Ничего, — отвечаю, — за такой подарок я согласен на ушах повиснуть.

Он захмелел совсем, хохочет: «Давай уши, нетель еще дарю!».

Повернулся я к нему:

— На! За нетель!

Здорово дернул, да пальцы сорвались. Хотел опять, а я ему:

— Нет, вы уж за нетель дернули. Не мое дело, что у вас пальцы в сале.

Все кругом хохочут, а он злиться начал.

— Что ж тебе, разбойнику, еще дарить?

— Как хотите.

Не дала ему тогда жинка.

Подождал он. Как бабы вышли — опять ко мне придвинулся:

— После моих подарков всегда плачут именинники, а ты не заплакал. Досадно мне… Дай щелкану в лоб: заплачешь или нет?

Я знал, что он медные деньги в пальцах гнет, но отвечаю:

— Нет, не заплачу.

— А вот подставляй лоб!

— Дари еще нетель — подставлю.

Он хоть и пьяный был, а прищурился и грозит пальцем:

— За щелчок — нетель? Нет, шалишь! Хочешь — овцу?